Джироламо фракасторо и учение о заразных болезнях. Значение работ Дж.Фракасторо. Критика теории гомоцентрических сфер в античности

Излагая жизнь Николая Коперника, мы не могли не касаться некоторых вопросов астрономического характера. Это, вероятно, не причинило читателям больших затруднений, так как основные идеи Коперника стали в наше время азбучными истинами. Однако, чтобы оценить все историческое значение работ Коперника, мы должны войти в более подробное их рассмотрение, а для этого, мы в свою очередь должны познакомить читателя с тем состоянием знаний о вселенной, которое застал Коперник. Нам нужно показать, что Коперник мог взять у своих предшественников и от чего из их наследства он должен был отказаться.

Мы уже не раз упоминали, что наука «нового времени» начала свое развитие с восстановления и изучения наследства древнегреческой науки. Мы знаем также, что сам Коперник считал древних астрономов своими учителями. Поэтому мы должны начать наше изложение с эпохи, отдаленной от нас на две с лишним тысячи лет.

Древнейшей из известных нам теорий мироздания является система «пифагорейцев», которую предание ведет от полулегендарного Пифагора. Эта система в противовес прежним представлениям о мире выдвигала идею движения Земли. Это обстоятельство было причиной того, что учение Коперника получило в свое время наименование «пифагорейского учения», хотя, как мы сейчас увидим, сходство здесь очень поверхностное.

Уже в V веке до нашей эры пифагорейская система получила свое оформление, но нам немного известно об ее деталях. Аристотель (IV в. до н. э.) сообщает о космологии пифагорейцев следующее:

«Относительно положения Земли мнения философов различны между собой. Впрочем, большая часть философов, считающих небо ограниченным, помещает Землю в середине. Напротив, италийские философы, пифагорейцы, полагают, что в середине находится огонь и что Земля обращается вокруг него подобно звезде, через что происходят перемены дня и ночи. Они также принимают другую Землю, противоположную нашей и называемую ими «противоземлей», так как главная цель их состоит не в исследовании явлений, а в приноравливании последних к собственным своим воззрениям и теориям». Аристотель говорит и о том, почему пифагорейцы помещают в центре мира огонь:

«Важнейшим вещам, по их (пифагорейцев) мнению, подобает и почетнейшее место, а так как огонь важнее Земли, то он и помещен в середине».

Наш рисунок поясняет идею пифагорейцев, согласно которой Земля вращается в направлении с запада на восток вокруг «центрального огня», а вместе с тем и вокруг своей оси. Оба вращения Земля заканчивает в одни сутки. Вот почему никто из людей не видал божественного очага, где пылает «центральный огонь» и где пребывает божество, ибо «центральный огонь» освещает только антиподов, куда с обитаемой части Земли никак нельзя проникнуть. Антихтон, т. е. «противоземля», обращается вокруг «центрального огня» (постоянно между Землей и последним, что и видно хорошо на нашем рисунке) и совершенно закрывает от Земли лучи «центрального огня».

Роль Солнца была только подсобная: оно только концентрировало и посылало на Землю лучи «центрального огня». Оно прозрачно, подобно стеклу, и совершает в течение года движение по зодиаку, отчего и происходит изменение длины дня и смена времен года.

Уже пифагореец Филолай одарил Землю движением вокруг «центрального огня». Это дало основание считать его предшественником Коперника. Следующий шаг вперед был сделан Хикетом и Экфантом, тоже пифагорейцами. Хикет считал, что Земля занимает центр мироздания и что «центральный очаг», или «центральный огонь», помещается в центре земного шара. Далее он приписывал Земле вращательное движение вокруг оси в течение суток в прямом направлении, т. е. с запада на восток. От существования «противоземли» он, повидимому, совершенно отказался.

Знаменитый римский адвокат, писатель и политический деятель Цицерон следующим образом характеризует космологические воззрения Хикета: «Сиракузянин Хикет, как утверждает Теофраст, полагает, что небо, Солнце, Луна, звезды, вообще все, что над нами, покоится и что ничто в мире не движется, за исключением Земли». Далее Цицерон вполне ясно приписывает Хикету мнение о вращении Земли только вокруг оси.

Приблизительно такова же была и доктрина Экфанта. Отрицание существования «противоземли» было все-таки большим шагом вперед по сравнению с доктриной Филолая, всецело основанной на ходячей числовой мистике пифагорейцев. Тот факт, что Экфант и Хикет отчетливо говорили о суточном вращении Земли, заслуживает быть особенно отмеченным, так как Коперник осмелился снова вернуться к этой гениальной и плодотворной идее.

Коснемся теперь вкратце воззрений на строение мира двух выдающихся греческих философов - Платона и Аристотеля (IV и V вв. до н. э.).

В одном из последних своих произведений («Тимей») Платон в очень неясных выражениях приписывает и самой Земле некоторое движение вокруг оси. Но, повторяем, это место «Тимея» весьма темное, и мнения о смысле того, что хотел сказать Платон, сильно расходятся. Согласно преданию Платон будто бы поставил своим ученикам задачу - объяснить движение планет по небу комбинациями равномерных круговых движений, ибо только круговое движение, как «совершенное», считал он «достойным» для небесных тел. Вряд ли это предание имеет под собой основу, но для нас важно то, что в эпоху Возрождения эта странная на наш взгляд мотивировка пользовалась успехом и освещалась именем Платона.

Аристотель был строгим геоцентристом. В своем большом трактате «О небе» Аристотель помещает Землю в центре мироздания и пытается рассуждениями обосновать, что Земля должна совершенно неподвижно покоиться в центре мира. Вместе с тем Землю он считает шаровидной и очень удачно и хорошо доказывает это. Солнце, Луна и планеты, а также и сфера звезд, по мнению Аристотеля, обращаются вокруг Земли. Все гипотезы пифагорейцев о движении Земли или вращении ее вокруг оси Аристотель отбрасывает как совершенно вздорные и недостоверные.

Аристотель всю вселенную разделял на две принципиально различные по своим свойствам и строению части:

1) область совершенного - небо, где все нетленно, абсолютно чисто и совершенно и где находится «пятая стихия» - нетленный, совершенный и вечный эфир, более субтильная (тонкая) материя, нежели воздух и огонь;

2) область земных элементов, где происходят постоянные изменения и превращения элементов, где все тленно и подвержено разрушению и смерти.

Вообще, небо - область абсолютных, неизменных законов: там все неизменно и вечно. Земля, наоборот, есть область преходящего, изменяемого, - на ней господствуют случай, возникновение и уничтожение. В силу сказанного, на небе, в совершенной области, и все движения совершенны, т. е. все тела небесные движутся по кругам, наиболее «совершенным» кривым; все движения на небе, кроме того, только равномерные; неравномерных движений там быть не может.

Мы видим, что Аристотель, подобно Платону, тоже придает исключительное значение «совершенству» во вселенной. Именно потому он вселенную тоже считает имеющей форму шара.

Стихии в космологии Аристотеля располагаются пропорционально их весу (или плотности). В силу этого в центре вселенной сосредоточена самая грубая и тяжелая стихия - земная, шар земной окружает вода, как более легкий элемент; затем располагается воздушная оболочка (земная атмосфера), а еще выше - оболочка из еще более легкой стихии - огня. Эта оболочка занимает все пространство от Земли до Луны. Над оболочкой из огня простирается оболочка из чистого эфира, из которого состоят, по Аристотелю, все небесные тела. Собственно говоря, Луна, Солнце и планеты не движутся вокруг неподвижной Земли. Обращаются вокруг Земли только те сферы, к которым «прикреплены» эти небесные тела.

Эти концентрические сферы (их общий центр, по Аристотелю, совпадает с центром Земли) были введены в астрономию знаменитым математиком Евдоксом (408–355 до н. э.). Он был не только замечательным астрономом, но и выдающимся математиком. Так как Евдокс, несомненно, являлся учеником Платона, то, движимый желанием осуществить идею своего учителя - объяснить сложением круговых движений странные движения планет по небу, он сделал остроумную попытку получить видимые движения планет (а также Солнца и Луны) сочетанием равномерных вращательных круговых движений.

Поставленная задача Евдоксом была, в общем, разрешена, и в эпоху Аристотеля его теория концентрических сфер пользовалась большой славой. Аристотель тоже принял ее и в своем большом сочинении «О небе» (в четырех книгах) широко ею воспользовался. Общее число сфер Евдокса Аристотель даже увеличил до 56 (сам Евдокс пользовался только 27 сферами).

Чтобы вкратце пояснить читателям наиболее простым способом, зачем понадобились эти сложные системы концентрических сфер, напомним прежде всего, как двигаются по небу Солнце, Луна и планеты. Это нам будет необходимо для понимания не только построений Евдокса - Калиппа - Аристотеля, но и гениальной системы мира, выдвинутой Николаем Коперником.

Луна и Солнце перемещаются по небесному своду с запада на восток, по одним и тем же созвездиям (созвездия зодиака): Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы. По этим же 12 зодиакальным созвездиям движутся все пять планет, видимых простым глазом.

Движения по небу двух «нижних» планет - Меркурия и Венеры - представляются менее сложными, нежели движения планет «верхних» (Марса, Юпитера и Сатурна). Обе эти «нижние» планеты всегда бывают видимы на небесном своде недалеко от Солнца, т. е. или на западе, после захода Солнца (иначе говоря, по вечерам), или утром, но уже на востоке, т. е. до восхода Солнца. При этом и Меркурий, и Венера то постепенно отходят от Солнца, то приближаются к нему, пока, наконец, не скрываются в его лучах.

Гораздо более сложным и запутанным представляется движение планет «верхних». Посмотрим на прилагаемый рисунок. На нем изображен видимый путь Марса в 1932–1933 гг. Внимательно рассматривая этот рисунок, мы по цифрам месяцев (римским) замечаем, что сначала, с ноября 1932 года по январь 1933 года, Марс двигался по небесному своду справа налево (с запада на восток), т. е. перемещался по небу «прямым» движением, затем, приблизительно с февраля по апрель 1933 года, Марс двигался слева направо. Такое движение верхней планеты - слева направо - принято называть попятным, или обратным, движением.

Перед тем, как изменить свое прямое движение на обратное, или попятное, каждая верхняя планета как бы совсем перестает двигаться и кажется на фоне данного созвездия некоторое время неподвижной; наступает, как говорят, стояние планеты. После того, как попятное движение планеты заканчивается, наступает снова стояние планеты, затем планета начинает двигаться по небу опять прямым движением, и т. д. Значит, при своем, в общем, плавном движении по небу все верхние планеты описывают как бы некоторые «узлы», или «петли».

Чтобы дать теперь читателям понятие о приложении сфер Евдокса к объяснению движений небесных светил (Солнца, Луны и планет), постараемся пояснить при помощи этих сфер движение Луны по небесному своду. Для этого вообразим себе три концентрических сферы (см. рисунок): первую сферу, «внешнюю», совершающую полный оборот вокруг оси мира в течение суток с востока на запад; вторую сферу «среднюю», вращающуюся вокруг оси, перпендикулярной к плоскости эклиптики, в течение 18 лет 230 дней; наконец, третью сферу - «внутреннюю», которая должна совершать полный оборот в 27 дней вокруг оси, перпендикулярной к плоскости лунной орбиты. Вращение первой сферы «сообщалось» второй, затем третьей. Евдокс не задавался вопросом о причине, приводящей все эти сферы во вращательное движение.

Вращательное движение первой сферы должно объяснять видимое суточное движение Луны по небесному своду; вращательное движение второй сферы должно объяснять движение узлов лунной орбиты; движение третьей - видимое движение Луны по небесному своду в течение одного лунного месяца, т. е. в течение приблизительно 27 суток. Если Луну поместить, скажем, где-нибудь на экваторе третьей сферы, то в результате действительно получится видимый путь Луны на небе, со всеми его главными «неравенствами». Говоря иначе, путем сочетания трех равномерно совершающихся круговых движений является возможным объяснить неравномерное движение Луны по небу.

В результате сочетания многих круговых движений, вводимых Евдоксом, видимый путь планеты на небе должен походить, в общем, на тот, который изображен на другом нашем рисунке. При этом планета описывает в равные времена последовательно дуги 1–2, 2–3, 3–4 и т. д., двигаясь в направлении, указанном стрелкой.

Мы видим, что прямые и обратные движения планет объяснялись при помощи сфер Евдокса. Но Аристотель вводил еще лишние сферы, сферы, «возвращающие назад», чтобы «парализовать» действие системы сфер планеты, более удаленной от Земли, на каждую планету, расположенную ближе к Земле. Это крайне осложняло систему Евдокса; в итоге в космологической системе Аристотеля получалось 55 сфер. Но затем Аристотель ввел некоторое упрощение, и тогда число сфер у него уменьшилось до 47. Для объяснения же вращательных движений всех сфер Аристотель вводит еще 56-ую сферу, которую называет «первым двигателем». Эта самая внешняя сфера, обнимая собой все остальные, приводит во вращение все другие сферы неба. В свою очередь сферу «первого двигателя» приводит в вечное круговращение божество. Божество Аристотеля, таким образом, заменяло собой машину, которая приводит в круговращение многочисленные сферы вселенной.

При всем том влиянии, которым пользовался Аристотель, его мнения не служили для его современников и ближайших их потомков такими непререкаемыми, какими они стали в средние века. Это лучше всего доказывается тем, что не прошло и полвека после смерти Аристотеля, как Аристарх Самосский выступил со своей новой системой мира. Эта система, вопреки Аристотелю, утверждает, что Земля не неподвижна; она движется вокруг Солнца и вокруг своей оси. Теория Аристарха отличалась от построений пифагорейцев не только тем, что она вместо «огня» делала центральным телом Солнце, но и тем, что была основана на наблюдениях и разных математических расчетах. Аристарх даже определил отношение радиуса земной орбиты к радиусу лунной. Правда, полученная им величина этого отношения 19:1 меньше истинной примерно в 20 раз, но ошибка эта имела своим источником плохое качество его угломерных приборов; метод же Аристарха был безупречен.

Вот что говорит об Аристархе величайший математик древности Архимед (287–212 гг. до н. э.): «…По представлению некоторых астрономов, мир имеет вид шара, центр которого совпадает с центром Земли, а радиус равен длине прямой, соединяющей центры Земли и Солнца. Но Аристарх Самосский в своих «Предложениях», отвергая это представление, приходит к заключению, что мир гораздо больших размеров, чем только что указано. Он полагает, что неподвижные звезды и Солнце не меняют своего места в пространстве, что Земля движется по окружности около Солнца, находящегося в центре ее (Земли) пути, что центр шара неподвижных звезд совпадает с центром Солнца, а размер этого шара таков, что окружность, описываемая, по его предположению, Землей, находится к расстоянию неподвижных звезд в таком же отношении, в каком центр шара находится к его поверхности».

Из цитаты из «Псаммита» Архимеда можно усмотреть, что Аристарх приписывает Земле только обращение вокруг Солнца. По свидетельству Плутарха, Аристарх допускал также и суточное обращение Земли вокруг оси. Таким образом, у Аристарха мы имеем настоящую гелиоцентрическую систему мира; его по праву называют «Коперником древности». Сам Коперник, называя ряд греческих авторов, учивших о движении Земли (Филолая, Гераклида Понтского, Экфанта и Хикета), не упоминает Аристарха.

Исследование рукописей Коперника показало в недавнее время, что в первоначальном тексте своей работы Коперник говорил и об Аристархе Самосском, но затем это упоминание было исключено. Возможно, что причиной этого послужило то обстоятельство, что Аристарх слыл безбожником, а Коперник хотел избежать нападок со стороны церкви.

Между Аристархом, творцом научной гелиоцентрической системы мира, и Птолемеем, великим греческим астрономом, надолго утвердившим геоцентрическую систему, лежит огромный промежуток времени - около трехсот лет. За это время греческая астрономия сильно шагнула вперед как в отношении точности и количества сделанных наблюдений, так и в отношении развития математических средств исследования. Мы упомянем только о двух предшественниках Птолемея: Аполлонии (знаменитый математик древности; III в. до н. э.) и Гиппархе (II в. до н. э.).

Аполлоний заменил евдоксову теорию концентрических сфер теорией эпициклов, получившей столь широкое применение у Птолемея.

Для объяснения прямых и попятных движений планет по небу Аполлоний предполагает, что всякая планета равномерно движется по окружности некоторого круга (так называемого эпицикла), центр которого движется по окружности другого круга (так называемого деферента: circulus deferens, т. е. относящий круг). Итак, движение планеты, согласно Аполлонию, должно было слагаться всегда по меньшей мере из двух равномерных дуговых движений, ибо и движение центра эпицикла по деференту тоже предполагалось вполне равномерным. Однако, для объяснения сложных движений планет по небу необходимо было еще определенным образом выбрать размеры деферента и эпицикла, а также удачно подобрать значения скоростей их движения по деференту и по эпициклу. К теории эпициклов мы еще вернемся.

Гиппарх был первоклассным наблюдателем, но в то же время и превосходным теоретиком, сумевшим применить к различным вопросам астрономии те достижения древнегреческой математики, которые в его эпоху были сделаны. Став на геоцентрическую точку зрения, он вместе с тем принимал, что орбиты Солнца, Луны и планет могут быть только круговыми, т. е. вполне точными кругами.

Во времена Гиппарха было уже хорошо известно, что Солнце совершает свое движение (видимое) по небесной сфере неравномерно. Эту неравномерность движения Солнца Гиппарх сначала старался объяснить при помощи введения эпицикла, следуя идее Аполлония; но затем он принял гипотезу, что Солнце движется по своему круговому пути равномерно, но что Земля не находится в центре этого круга. Подобные круги Гиппарх называл «эксцентриками». Таким образом, Гиппарх все-таки сдвинул Землю с ее почетного места «в центре мира», где помещали ее Евдокс и Аристотель.

Аналогичными приемами Гиппарх изучил также и движение Луны, а затем составил первые таблицы солнечного и лунного движения, по которым достаточно точно (для того времени) можно было определять положения Солнца и Луны на небесном своде.

Гиппарх пытался, при помощи подбора «эксцентриков», объяснить видимое движение планет. Но это сделать ему не удалось, и он отказался от построения теории планет и ограничился только тщательным наблюдением их сложных видимых движений и оставил последующим поколениям астрономов богатый наблюдательный материал, обнимавший многие годы.

Очень занимала Гиппарха проблема определения расстояний Луны и Солнца. Вот сводка данных Гиппарха о расстояниях и размерах последних (в земных радиусах):

Гиппарх / По современным данным

Расстояние Солнца от Земли - 1150 23000

Расстояние Луны от Земли - 59 60

Поперечник Солнца - 5,5 109

Поперечник Луны - 1,3 1,37

Гиппарх, как мы видим, получил достаточно хорошие результаты расстояния и размеров Луны. Но для определения расстояния Солнца от Земли он никаких новых результатов не в состоянии был получить и вынужден был воспользоваться знаменитым в древности числом Аристарха, т. е. принять, что Солнце лишь в 19 раз дальше от Земли, нежели Луна, что, - как мы отметили выше, - совершенно неверно.

Материал наблюдений, сделанных Гиппархом, был использован знаменитым астрономом Клавдием Птолемеем (II в. н. э.), сочинение которого оказало огромное влияние на все дальнейшее развитие астрономии вплоть до эпохи Коперника. Нам приходилось уже упоминать об этом сочинении, которое в оригинале носило название «Большой трактат Астрономии». Мы имеем в виду знаменитое сочинение, известное под латинизированным заглавием «Альмагест» (Almagestum). При переводе на арабский, а затем с арабского на латинский язык название сочинения Птолемея было искажено, отчего и получилось совершенно бессмысленное слово: «Альмагест». Это название так и осталось за трудом Птолемея.

Из богатейшего и интереснейшего материала, содержащегося в «Альмагесте», нас интересует здесь только птолемеева теория мироздания. Птолемей в своем сочинении принимает точку зрения Аристотеля - Гиппарха о полной неподвижности Земли в центре мира или недалеко от последнего. Вокруг абсолютно неподвижной Земли обращаются все прочие «подвижные» небесные тела в таком порядке: Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер и Сатурн. Все эти семь тел движутся по круговым орбитам, но центр каждой круговой орбиты в свою очередь движется по некоторому другому кругу. Такова система мира Птолемея.

Мы видим, что эта система так же, как и системы Аполлония и Гиппарха, возвращает астрономию «назад», от Аристарха к Аристотелю. Однако, неправильно было бы заключить, что Птолемей настаивает на неподвижности Земли, потому что он не знает или игнорирует учение Аристарха. Напротив, Птолемей весьма обстоятельно разбирает вопрос, покоится ли Земля или движется. Он знает, что видимые движения светил могут быть объяснены, если принять, что Земля движется. Но он отклоняет это объяснение потому, что целый ряд физических соображений, как он полагает, исключает подобное предположение.

Аргументы Птолемея сводятся к следующему: если бы Земля не находилась в центре мира, то мы, - говорит Птолемей, - не всегда могли бы видеть в точности половину небесного свода; далее, из двух звезд, диаметрально друг другу противоположных на небе, мы в таком случае видели бы то обе вместе, то ни одной. Те, - продолжает Птолемей свою аргументацию, - которые допускают, чтобы столь тяжелое тело, как Земля, могло держаться свободно и никуда не упасть, очевидно, забывают, что все падающие тела стремятся двигаться перпендикулярно к поверхности Земли и падать к ее центру, или, что то же, к центру вселенной. Но ведь подобно тому, как свободно падающие тела имеют все без исключения стремление к центру мира, и сама Земля тоже должна была бы иметь подобное же стремление, если бы она была сдвинута из этого центра.

Чтобы оценить силу этих аргументов, мы должны иметь в виду, что, согласно представлениям, господствовавшим в древности и не оставленным и в эпоху Коперника, все «неподвижные» звезды (т. е. все светила, за исключением Солнца, Луны и планет) располагаются на сферической поверхности, так что существует некоторый «центр мира». Вопрос заключался в том, Солнце ли, или Земля помещаются в этом центре.

Но среди аргументов против движения Земли мы находим у Птолемея и такие, которые не связаны необходимо с тем или иным представлением о расположении звезд. Из повседневного опыта мы знаем, что отдельные предметы кажутся то ближе, то дальше друг от друга, по мере того как наблюдатель перемещается и изменяет свое положение по отношению к ним. Это происходит от того, что величина угла, который образуется направлениями, проведенными от глаза к двум каким-нибудь неподвижным объектам, изменяется при изменении положения глаза.

Если Земля обладает поступательным движением, то положение ее, а вместе с тем и положение наблюдателя, изменяется, и потому видимые расстояния между отдельными звездами должны изменяться в зависимости от положения Земли на ее орбите, т. е. в зависимости от времени года. Между тем самые тщательные наблюдения не обнаруживали этого изменения. Отсюда Птолемей делал вывод, что Земля не имеет поступательного движения.

Ошибка Птолемея, как мы теперь знаем, проистекает из того, что расстояния Земли от звезд так огромны по сравнению с диаметром земной орбиты, что смещение Земли по орбите вызывает ничтожнейшие изменения в их видимом расстоянии. Эти изменения не могли быть обнаружены с помощью тех приборов, которыми пользовались древние астрономы. И в эпоху Коперника техника наблюдений не стояла на необходимой для этого высоте. Лишь около ста лет тому назад (в 1838 году) Бессель впервые обнаружил существование такого «смещения» для одной из ближайших к нам звезд (звезда 61 созвездия Лебедя), а впоследствии эти смещения были найдены и для других звезд. Ниже мы увидим, какими соображениями руководствовался Коперник, когда отводил этот и другие аргументы Птолемея. Здесь же мы отметим, что соображения, которыми Птолемей обосновывал невозможность поступательного движения, были еще и в эпоху Коперника очень убедительны.

Что касается вращательного движения Земли, то и против него Птолемей приводит ряд сильных аргументов. Вот, например, один из них. Известно, что при вращательном движении какого-нибудь тела всякий положенный на него предмет отбрасывается наружу (действие центробежной силы). Эта центробежная сила должна была бы при вращении Земли отрывать от Земли и уносить в пространство все предметы, находящиеся на ее поверхности. Этого, однако, не наблюдается.

Мы видим, что Птолемей не принимает во внимание силы земного тяготения, которое перевешивает центробежную силу. Эта ошибка может показаться очень грубой, если не принять во внимание, что механика во времена Птолемея, да и во времена Коперника, находилась в младенческом состоянии, и сколько-нибудь четкого представления об основных законах движения еще не существовало.

То же незнакомство с учением о движении тел проявляется и в других рассуждениях Птолемея; для примера приведем еще одно из них, которое способно, если его не разъяснить с помощью законов механики, показаться неотразимым. Если Земля имеет вращательное движение с запада на восток, то тело, брошенное вверх, при своем обратном падении вниз должно, - говорит Птолемей, - упасть не на прежнее место, а несколько к западу, чего, однако, не наблюдается. Этот аргумент может быть опровергнут только тогда, когда мы обратимся к закону инерции, согласно которому тело, при отсутствии внешних препятствий, должно сохранять имеющуюся у него скорость. Тело, лежавшее на Земле, имело до бросания ту же скорость, что и та точка Земли, где тело находилось. Будучи брошено кверху, оно этой скорости не теряет и поэтому от Земли не «отстает».

Читатель видит, что «простая» ошибка, сделанная Птолемеем, требует для исправления знания «простых» законов механики. Но эти «простые» законы отнюдь не столь очевидны, как может показаться человеку, свыкшемуся с ними: открытие их составило целую эпоху в истории науки. Коперник, как мы увидим, уже предвосхищал эти законы, но с полной ясностью они были осознаны и сформулированы гораздо позднее, лишь в XVII веке.

Основываясь на соображениях, подобных выше описанным, Птолемей построил свою теорию движения планет, которая поражает своей грандиозностью. В этой системе, как и в системе Гиппарха, для объяснения всех особенностей движения планет, планеты предполагаются движущимися по кругам (эпициклам), центры которых в свою очередь движутся по кругам (деферентам).

Коснемся теперь птолемеевой теории движения планет. Согласно этой теории Земля находится в некоторой точке, вблизи центра деферента планеты; планета движется равномерно по окружности эпицикла. С помощью вычисления можно выбрать относительные размеры деферента (эксцентрика) и эпицикла, а также времена обращения так, что при наблюдений с Земли планета будет казаться движущейся то в одну, то в противоположную сторону, т. е. то с запада на восток, то с востока на запад, и возможно так хорошо подобрать размеры эпицикла и эксцентрика, что видимое движение какой-нибудь планеты, например Марса, по небу будет представляться хорошо.

Чтобы учесть все особенности движения планет, Птолемею нужно было подбирать различные углы наклонения их деферентов и эпициклов к плоскости орбиты Солнца. Все указанные детали теории вели к очень сложным вычислениям. И все-таки Птолемей их сумел произвести, сумел создать стройную и достаточно хорошо согласовавшуюся с тогдашними наблюдениями теорию. Эта теория прославила имя Клавдия Птолемея и сделалась в течение многих веков единственной, при помощи которой пытались объяснить все особенности, все «неравенства» в движениях пяти известных в то время планет.

Однако, эта теория даже самому Птолемею представлялась весьма сложной. В XIII книге своего «Большого Трактата» Птолемей с полной откровенностью пишет: «Нас не должна устрашать многосложность гипотезы или же трудность вычисления; мы должны единственно заботиться о том, чтобы по возможности удовлетворительнее объяснять явления природы». Во всяком случае, при разработке только что вкратце изложенной теории эпициклов Птолемей проявил блестящее математическое дарование и большой талант вычислителя.

Птолемей не имел метода для определения расстояний планет от Земли, вследствие чего его система страдала полной неопределенностью в этом отношении. Все древние астрономы и Птолемей вместе с ними предполагали, что планеты, имеющие быстрое видимое движение по небу, расположены ближе к Земле, нежели те, которые движутся по небу медленнее. Поэтому Птолемей и принял такой порядок расположения своей системы мира (см. рисунок): Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер и Сатурн. Имя Птолемея пользовалось огромным авторитетом у арабских астрономов, сделавшихся наследниками древнегреческой науки. Но наблюдения арабских астрономов в их обсерваториях были точнее птолемеевых, и потому очень скоро обнаружились «неувязки» с теорией эпициклов Птолемея. Оказалось при этом, что одного эпицикла было недостаточно; что для сохранения общего плана системы Птолемея по окружности второго круга необходимо было вообразить себе движущимся центр третьего круга, а по окружности третьего круга - еще центр четвертого круга и т. д. На окружности последнего из этих всех эпициклов следовало помещать планету. Это, конечно, страшно осложняло первоначально сравнительно простую теорию Птолемея.

Таким образом, арабские астрономы, возродившие птолемеевскую геоцентрическую астрономию, несмотря на превосходные астрономические наблюдения, которые они делали в своих богато обставленных обсерваториях при помощи более усовершенствованных астрономических инструментов (в Дамаске, Багдаде, Мегребе, Каире, Самарканде), дальше геоцентризма Аристотеля - Птолемея, дальше эпициклов и сфер Евдокса не пошли.

Во время крестовых походов малокультурное западно-европейское рыцарство и духовенство пришло в соприкосновение с образованным, утонченным, но уже упадочным арабским обществом, с его культурными и научными достижениями. Благодаря арабам европейские ученые познакомились впервые с Аристотелем, а затем с Птолемеем. Латинский перевод «Альмагеста» с арабского языка появился, однако, только в XII столетии.

Так как монополию на интеллектуальное образование имело духовенство, то и все науки, в частности и астрономия, стали простыми отраслями богословия. Это верховное, безапелляционное господство богословия во всех науках, во всех отраслях умственной деятельности было, выражаясь словами Энгельса, «необходимым следствием того, что церковь являлась наивысшим обобщением и санкцией существующего феодального строя» (Энгельс, «Крестьянская война в Германии», Партиздат, 1932, стр. 32–33).

В середине XIII века ученый монах, один из виднейших представителей схоластики, Фома Аквинский, сделал попытку сочетать христианское богословие с естественно-научной системой Аристотеля. Он создал целую систему мировоззрения, которая и до сих пор для всей церковной науки остается неопровержимо авторитетной. Он сумел «примирить» аристотелеву систему мира с христианской религией и «увязать» ее с библейским представлением о вселенной.

Освященная авторитетом Фомы Аквинского (причисленного церковью к лику святых), геоцентрическая система Аристотеля в течение почти целых 300 лет безраздельно господствовала во всей Западной Европе. В неподвижности Земли в центре мира никто не должен был отныне сомневаться, ибо это мнение было освящено церковью и всем ее многовековым авторитетом.

Между тем хозяйственное развитие Европы быстрыми темпами шло вперед. Развитие ремесел, торговли, денежных операций постепенно расшатывало старый феодальный порядок. В богатых европейских городах капитал богатых купцов стал мощной силой. Для торговых операций стали тесны прежние рынки; желание заполучить новые влекло моряков все дальше в просторы неисследованных океанов, что повело к целому ряду великих открытий.

В 1485 году португальская экспедиция под начальством Диего Кано достигла 18 января мыса Кросс (под 21 28" южной широты).

Следующая экспедиция Бартоломея Диаца обогнула в 1486 году южную оконечность Африки. Благодаря открытию компаса мореплаватели могли перейти от осторожного плавания вдоль берегов к далеким плаваниям «поперек океана». Но не меньшие услуги, чем компас, оказала в этом случае и практическая астрономия, предоставившая в пользование мореплавателей новые, удобные для наблюдения таблицы и инструменты. В особенности важно было изобретение так называемого крейцштаба («крестового посоха»). Этот инструмент давал возможность капитанам кораблей определять с некоторой точностью географическую широту. Что же касается географической долготы, то тогдашним мореплавателям приходилось довольствоваться только весьма приблизительным ее определением. Однако и применение «крейцштаба» позволило отважным мореплавателям той великой эпохи расширить районы своего плавания. Пользуясь этим инструментом и новыми планетными таблицами (Региомонтана), мореплаватели стали предпринимать уже гораздо более смелые и рискованные путешествия, не страшась более необозримых водных пространств. Первый, кто научил португальских моряков употреблять «крейцштаб» для измерений широты в открытом море, был купец и астроном Мартин Бехайм (1459–1506), родом из Нюренберга. Он известен также как человек, сделавший первый земной глобус. В 1492 году Бехайм поднес в дар своему родному городу сделанный из дорогого материала и с большой тщательностью глобус, который он назвал «яблоком Земли». Этот глобус до сих пор сохраняется в Нюренберге.

«Да будет ведомо, - пишет Бехайм на своем глобусе, - что на данной фигуре яблока вымерен весь свет, дабы никто не сомневался, насколько мир прост, что всюду можно проехать на кораблях или пройти, как здесь изображено».

В 1497 году в Португалии снаряжена была экспедиция Васко да Гама, которая осуществила первое морское путешествие в Индию.

С 1497 года по 1507 год португальцы снаряжают целых одиннадцать экспедиций в Индию, развивая за короткий срок громадную энергию; но, - замечает один историк, - с энтузиазмом рвутся на восток и люди, и капиталы. В основе этого энтузиазма лежит, конечно, чисто материальный стимул: колоссальная выгодность индийских предприятий в первое время после открытия Индии. В то время индийская торговля приносила около 80 процентов чистой прибыли в год. Вся Европа принимала участие в этих предприятиях своими капиталами.

В 1492 году Христофор Колумб, пытаясь тоже разрешить проблему открытия морского пути в Индию, пускается в далекое путешествие через Атлантический океан и случайно открывает новый, дотоле неведомый материк - Америку. Почти одновременно с Колумбом действовал итальянец Кабот, который весной 1497 года открыл Лабрадор, а в 1498 году - Ньюфаундленд и обследовал берега Америки до мыса Гаттераса.

Опыт, вынесенный отдельными мореплавателями, принимавшими участие во всех этих многочисленных путешествиях, был колоссален: в новых странах они увидели новые, не известные никому до сих пор, созвездия; собственные, непосредственные наблюдения убеждали их в «выпуклости», т. е. шаровидности, Земли. Капитанам кораблей потребовались новые, точные таблицы, указывающие положение различных светил на небе в различные моменты времени. Им нужны были новые приборы для астрономических наблюдений и новые методы производства последних.

Все эти обстоятельства совершенно видоизменили задачи и цели астрономии. Последняя не могла отныне уже оставаться прежней мертвой и сухой наукой, извлеченной из древних пергаментов и интересной лишь немногим профессорам. Из сфер надземных, где витали мысли средневековых астрономов и астрологов, астрономия спустилась на Землю и получила очень быстро чисто земные задания: придумать способы для определения широты и долготы корабля на море, - это была насущнейшая задача того времени. Два астронома явились своего рода реформаторами средневековой астрономии. Это были Пурбах и Региомонтан. Оба они обратились к наблюдениям и подняли астрономию эпохи Возрождения на ту высоту, на какой она стояла в древности, во время Гиппарха и Птолемея.

Георг Пурбах (Purbach или Peuerbach, 1423–1461) учился в венском университете у Иоганна из Глундена, бывшего в то время в Вене профессором математики и астрономии. Прослушав полный курс наук в Вене, Пурбах двадцатилетним юношей отправился в Рим. Около 1450 года он вернулся в Вену, где и получил кафедру математики и астрономии.

Пурбах ставил своей главной задачей дать совершенно точное изложение теоретической части «Альмагеста», главным же образом планетной теории Птолемея (т. е. теории эпициклов), а затем приложить теоретические принципы «Альмагеста» к составлению более точных таблиц движений Солнца, Луны и планет. Но все имевшиеся у него в распоряжении латинские переводы «Альмагеста» отличались крайне плохим качеством. Ввиду этого Пурбах намеревался изучить «Альмагест» в подлиннике, иначе говоря, проштудировать основательно греческий текст знаменитого сочинения Птолемея.

Как раз в это время, после падения Константинополя в 1543 году, бежавшим из завоеванного турками города греком Виссарионом был привезен греческий текст «Альмагеста». Изучить как следует греческий язык Пурбаху не удалось, но все же он изучил «Альмагест» настолько, что мог составить «Сокращенное изложение астрономии» - сочинение, в котором было дано превосходное, хотя и несколько сокращенное и конспективное изложение содержания сочинения Птолемея.

Пурбах вполне ясно сознавал, что настоятельной задачей астрономии должно являться улучшение существующих планетных таблиц. В самом деле, сравнивая свои наблюдения с так называемыми Альфонсовыми таблицами (таблицы, составленные в XIII веке арабскими астрономами, приглашенными для этой цели королем Альфонсом X), Пурбах для Марса, например, получал разницу в несколько градусов!

Ранняя смерть не позволила Пурбаху улучшить планетные таблицы, но все же он несколько усовершенствовал и приемы, и точность наблюдений, значительно улучшил тригонометрические таблицы «Альмагеста» и (что является весьма важной особенностью его как профессора) старался всегда излагать систему Птолемея и его теорию эпициклов, следуя в точности тексту знаменитого автора «Альмагеста»: многие неувязки, ошибки и усложнения планетной теории Птолемея он справедливо приписывал невежеству и небрежности переписчиков. Однако, наблюдения самого Пурбаха позволяли уже убедиться в несовершенстве птолемеевых теоретических построений. Даровитый ученик Пурбаха, Иоганн Мюллер из Кенигсберга (небольшого городка в Нижней Франконии), более известен в истории астрономии под латинизированной фамилией Региомонтана (1436–1476). После смерти Пурбаха Региомонтан был назначен его преемником по кафедре математики и астрономии в венском университете и оказался достойным продолжателем своего учителя.

Ранняя смерть помешала Пурбаху основательно изучить греческий язык; преемник его в совершенстве изучил последний и прочел «Альмагест» в подлиннике. С 1461 года Региомонтан находился в Италии, где занимался копированием греческих рукописей, но при этом не оставлял и своих занятий астрономией и астрономических наблюдений. В 1471 году он вернулся в Германию и обосновался в Нюренберге, где сблизился с богатым бюргером, Бернардом Вальтером, который построил для Региомонтана специальную обсерваторию, снабженную прекрасными по тому времени инструментами. Эти инструменты обладали исключительной для того времени точностью. Бернард Вальтер не только создал поистине роскошную обсерваторию для своего ученого друга, но основал и специальную типографию для публикования его сочинений.

Пользуясь своими инструментами, Региомонтан успел к 1475 году сделать множество наблюдений, небывалых по своей точности. В 1475 году Региомонтан покинул свои ученые занятия и наблюдения на нюренбергской обсерватории и по вызову папы Сикста IV прибыл в Рим для работ по реформе календаря. Эта реформа приостановилась со смертью Региомонтана, последовавшей в 1476 году.

В 1474 году в типографии, основанной Бернардом Вальтером в Нюренберге, были напечатаны таблицы, составленные Региомонтаном; он назвал их «Эфемеридами». Это был сборник, содержащий таблицы долгот, Солнца, Луны и планет (с 1474 по 1560 год), а также список лунных и солнечных затмений за период с 1475 по 1530 год. Эти таблицы, прославившие имя Региомонтана более других его сочинений, не содержали, однако, таблиц, необходимых для определения широты места.

Начиная с нового издания, выпущенного в 1498 году, «Эфемериды» Региомонтана содержали и таблицы для вычисления широт. Эфемеридами Региомонтана пользовались, между прочим, Колумб и Америго Веспучи, Бартоломей Диац и Васко да Гама.

Энергичная деятельность Пурбаха и Региомонтана весьма облегчила переход от старой системы мира к новой гелиоцентрической системе, созданной гением Николая Коперника.

Некоторые историки полагают даже, что Региомонтан сам был сторонником гелиоцентрической картины мира. Но это только предположение. Насколько нам известно, Пурбах и Региомонтан не помышляли о ниспровержении веками утвердившейся птолемеевой системы мира; они только старались вполне овладеть приемами Птолемея и дать наблюдателям новые, точные таблицы небесных движений.

Но единичные голоса против основных положений птолемеевой системы уже начинали раздаваться. Например, в середине XIV века Николай Орезм (Nicole Oresme), каноник в Руане (впоследствии епископ), пришел уже к выводу, что Аристотель и Птолемей ошибаются, что Земля, а не «небо» совершает суточное вращение. Свои доказательства Орезм изложил в особом «Трактате о сфере»; в нем он даже старался показать, что предположение о вращении Земли вокруг оси нисколько не противоречит библии.

Орезм умер в 1382 году, и его «Трактат» после его смерти никакого распространения не получил, так что его идея о вращении Земли вокруг оси в течение суток и его «доказательства» этого вращения не сделались известными почти никому из астрономов и математиков последующего времени. Сам Коперник, собиравший все высказывания о движении Земли, ничего не знал о Николае Орезме.

За Николаем Орезмом следует знаменитый Николай Кузанский (1401–1464): философ, теолог и астроном. По его учению, Земля представляет собой светило и, подобно всему в природе, находится в движении. «Земля, - говорит Николай Кузанский, - движется, хотя мы этого не замечаем, ибо мы воспринимаем движение лишь при сравнении его с чем-нибудь неподвижным». Этот ученый кардинал полагал, что вселенная есть сфера и что центр ее - бог, Землю же он помещал не в центре; по этой причине Земля и должна двигаться, как и все другие светила. Соображения Николая Кузанского покоятся большей частью на общих философских соображениях, а не на наблюдениях и математических выводах.

В своей блестящей характеристике эпохи Возрождения, данной в «Старом введении к «Диалектике природы», Энгельс, говоря о титанах «по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености», упоминает также и о Леонардо да Винчи, которого называет «великим математиком, механиком и инженером».

Но Леонардо отчасти был и астроном, правда, дилетантом, но дилетантом гениальным, высказавшим ряд удивительных мыслей относительно Луны, Солнца и звезд. Например, в его манускриптах среди различных обрывков фраз и рассуждений, записанных его зеркально отображенными письменами, имеется такой вопрос:

«Луна, тяжелая и плотная, на чем она держится, эта Луна?» От записи этой, - говорит проф. Н. И. Идельсон, - «веет значительным научным предчувствием… Леонардо, человек почти современного мышления, подходит к природе с иными мыслями: что удерживает Луну в глубинах пространства?» Более двухсот лет пройдет от постановки этого вопроса Леонардо до разрешения его Ньютоном. Но Леонардо именно человек «почти современного мышления»; в его записях мы найдем не одну мысль, под которой могли бы подписаться и ученые нашего времени!

У Леонардо мы, действительно, найдем совершенно правильное объяснение пепельного света Луны и утверждение, что Земля - «звезда, подобная Луне», и замечательные записи о Солнце. Есть у Леонардо и такая запись: «Земля не в центре солнечного круга и не в центре мира, а в центре стихий своих, ей близких и с ней соединенных, и кто стал бы на Луне, тому наша Земля со стихией воды казалась бы играющей ту же роль, что Солнце по отношению к нам». В этой записи опять «значительное научное предчувствие» - о том, что Земля не покоится в центре мира, как полагали Аристотель, Птолемей и современники Леонардо. Значит, и Леонардо уже «сдвигал» Землю с ее неподвижного положения в центре мира.

Мы должны упомянуть еще о двух астрономах, современниках Коперника. Один из них - это Целио Кальканьини, уроженец итальянского города Феррары (1479–1541); он служил сначала в армии императора, затем папы Юлия II, потом, бросив военную службу, сделался чиновником папской курии и профессором феррарского университета.

В 1518 году он жил в Кракове, где в это время у Коперника были ученые друзья, знавшие уже об его учении. Таким образом, Кальканьини мог ознакомиться с предложениями Коперника и их обоснованием. Как бы то ни было, Кальканьини, вероятно, около этого времени написал небольшую брошюру на латинском языке под названием: «Почему небо стоит, а Земля движется, или о непрестанном движении Земли».

В брошюре Кальканьини всего только восемь страниц. Различными аргументами, заимствованными главным образом у древних авторов (Аристотеля и Платона) Кальканьини пытается, как некогда Николай Орезм, убедить читателей, что Земля должна вращаться вокруг оси, совершая полный оборот за одни сутки. Он указывает также, что, подобно тому, как цветы и листья поворачиваются все к Солнцу, так и Земля должна постоянно стараться обращать различные части своей поверхности к лучезарному светилу дня. Но Земля только вращается; она, по Кальканьини, все-таки покоится при этом в самом центре мироздания. Таким образом, Кальканьини остается отчасти на старой птолемеевой точке зрения, ибо движения Земли вокруг Солнца он не допускает.

Хотя сочинение Кальканьини не было напечатано вплоть до 1544 года, в Италии о нем знали и раньше. Быть может, автор, по тогдашнему обычаю, сам разослал рукописные экземпляры своей небольшой статьи различным итальянским ученым и своим друзьям. По крайней мере Франческо Мавролико, известный в свое время астроном и математик (1494–1575), в своей «Космографии», напечатанной в Венеции в 1543 году, т. е. в год смерти Николая Коперника, принимает мнение Кальканьини о вращении Земли вокруг оси и даже защищает его. При этом следует отметить, что предисловие к книге Мавролико помечено февралем 1540 года. Следовательно, уже до 1540 года Мавролико успел ознакомиться с брошюрой Кальканьини. Впрочем, в остальном книга Мавролико написана в старом духе. Мавролико был впоследствии противником коперникова учения о движении Земли, хотя и допускал вращение Земли вокруг оси.

В 1515 году в Венеции вышло первое печатное латинское издание «Альмагеста» Птолемея; в 1528 году оно было снова издано в Париже и затем, в 1551 году - в Базеле. Наконец, в том же Базеле в 1538 году был напечатан и греческий текст «Альмагеста».

Эта тяга к «Альмагесту», к подлиннику, где излагалась теория эпициклов, весьма поучительна. Мы видели, что, несмотря на наличие взглядов, колебавших учение Птолемея, это последнее оставалось еще непревзойденным. Надо было сначала поднять астрономию на ту высоту, на которой стояла она во времена Гиппарха и Птолемея. Это и было сделано Пурбахом и Региомонтаном. Но и их астрономические труды все-таки не выходили за пределы достижений «Альмагеста». Творение Птолемея было попрежнему краеугольным камнем для всех астрономических работ и наблюдений: улучшались только постепенно инструменты - их, несомненно, изготовляли лучше, чем во времена великих греческих астрономов древности, - а также и самые методы наблюдений.

Другой из современников Коперника, о котором мы должны еще упомянуть, - это Джироламо Фракасторо.

Фракасторо родился в 1483 году в Вероне. Учился он в Падуе, а затем сделался там же профессором логики; это место занимал он по 1508 год.

В 1508 году Фракасторо вернулся в Верону и жил там до своей смерти в 1553 году. Как мы знаем, осенью 1501 года Фракасторо познакомился с Николаем Коперником.

Главное сочинение Фракасторо «Гомоцентрики» было напечатано в Венеции в 1538 году. В Падуе Фракасторо близко сошелся с тремя братьями делла Toppe, один из которых занимался анатомией вместе с Леонардо да Винчи, а другой посвятил себя специально занятиям астрономией. Этого последнего звали Джиованни Баттиста. Джиованни делла Toppe начертал себе целый план преобразования теории планет, пользуясь исключительно сферами Евдокса, без всяких эпициклов и эксцентриков. Однако, он умер молодым, не успев довести до конца предпринятого им большого труда. Окончание своей работы и все свои идеи относительно новой астрономической теории движения планет он завещал своему другу Фракасторо, который с своем труде «Гомоцентрики» в точности следовал методам Джиованни делла Toppe. Сочинение Фракасторо имеет «посвящение» (предисловие) папе Павлу III. Напомним, что и великое творение Николая Коперника «Об обращениях небесных кругов», вышедшее в свет в 1543 году, тоже имело такое же «посвящение». Сочинение Фракасторо написано темно и читать его трудно. Громоздкий мировой механизм, описываемый автором, куда сложнее элегантной теории эпициклов Птолемея: всего Фракасторо вводит 79 сфер. Значит, он чрезвычайно усложнил старую систему Евдокса - Аристотеля. Его сложная система - не шаг вперед, а скорее шаг назад.

Итак, за период в сто с небольшим лет астрономия в Европе, действительно, возродилась. Пурбах был как бы Гиппархом нового времени, Региомонтан - как бы новым Птолемеем. С другой стороны, Фракасторо может быть назван Евдоксом нового периода развитая астрономии. Но в то время, как Фракасторо пытался возродить сложную теорию Евдокса, неизвестный миру каноник в далеком Фрауенбурге готовил полное обновление астрономии, полное освобождение ее от старых принципов.

ФРАКАСТОРО Джироламо (Fracas-toro Girolamo, 1478-1553) - итальянский ученый, врач, писатель, один из представителей итальянского Возрождения.

Мед. образование получил в Падуе. Ранние работы Дж. Фракасторо п ос в я щ е н ы геологии, оптике, астрономии, философии.

Дж. Фракасторо систематизировал и обобщил установленное его предшественниками положение о специфическом ii размножающемся заразном начале - «контагии» и дал направление дальнейшему исследованию заразных болезней. Поэтохму утверждение, что он является основоположником учения о контагии (заразе), неверно. Его первая работа, посвященная сифилису, «De morbo gallico» (1525) не была закончена. Материалы этого исследования вошли в изданную в 1530 г. в Вероне поэму «Syphilis, sive morbus gal-licus», к-рая была переведена на русский язык в 1956 г. под названием «О сифилисе». Крупнейшая мед. работа Дж. Фракасторо «О контагии, контагиозных болезнях и лечении» (1546) многократно переиздавалась. Обобщив взгляды предшественников, начиная с авторов античной древности до современных ему врачей, а также свой опыт, Дж. Фракасторо впервые сделал попытку создать общую теорию эпидемических болезней и дать описание ряда отдельных болезней - оспы, кори, чумы, чахотки, бешенства, проказы и др. Первая книга посвящена общим теоретическим положениям, вторая - описанию отдельных заразных болезней, третья -лечению. По определению Дж. Фракасторо, «контагий - это тождественное поражение, переходящее от одного к другому; поражение совершается в мельчайших н недоступных нашим чувствам частицах и начинается с них». Он различал специфические «семена» (т. е. возбудители) определенных болезней и установил три вида их распространения: непосредственным соприкосновением, через посредствующие предметы п на расстоянии. Значительное влияние оказало учение Фракасторо на Г. Фаллопия, Меркуриали (G. Mercuriali), Кирхера (A. Kircher) и др.

На родине Дж. Фракасторо в Вероне в 1555 г. ему был сооружен памятник.

Соч:. Syphilis, sive morbus gallicus, Verona, 1530 (рус. пер., М., 1956); De sympathia et antipathia rerum liber unus. De contagione et contagiosis morbis et curatione libri tres, Venetiis, 1546 (рус. пер., М., 1954).

Библиогр.: Бессмертный Б. С. Фракасторо и его роль в истории учения об инфекции, Журн. микр., эпид. и им-му н. , № 6, с. 82, 1946; 3 а б л у д о в-

с к и й П. Е. Развитие учения о заразных болезнях и книга Фракасторо, в кн.: Фракасторо Д. О контагии, контагиозных болезнях и лечении, пер. с латин., е. 165, М., 1954; Major R. Н. Classic

descriptions of disease, p. 37, Springfield, 1955; Singer C. a. Singer D. The scientific position of Girolamo Fraca-storo, Ann. med. Hist., v. 1, p. 1, 1917.

П. E. Заблудовекий.

Джироламо Фракасторо

Фракасторо (Fracastoro) Джироламо (1478, Верона, = 8.8.1553, там же), итальянский учёный эпохи Возрождения = врач, астроном, поэт. В 1502 окончил Падуанский университет; профессор этого же университета. Первые научные труды = по геологии (история Земли), географии, оптике (рефракция света), астрономии (наблюдения Луны и звёзд), философии и психологии. В 1530 опубликована научно-дидактическая поэма Ф. "Сифилис, или Французская болезнь".
В основном произведении Ф. = "О контагии, контагиозных болезнях и лечении" (1546), которое многократно переиздано во многих странах, изложено учение о сущности, путях распространения и лечении заразных болезней. Ф. описал 3 пути заражения: через непосредственное соприкосновение, опосредованно через предметы и на расстоянии, при обязательном участии мельчайших невидимых "зародышей болезни"; зараза, по Ф., = материальное начало ("контагий телесен"). Ф. впервые применил в медицинском смысле термин "инфекция". Описал оспу, корь, чуму, чахотку, бешенство, проказу, сыпной тиф и др. Развивая взгляды о контагиозности инфекций, частично сохранял (в отношении сифилиса) и прежние представления о передаче их через миазмы. Труды Ф. заложили первые основы клиники инфекционных болезней и эпидемиологии.
Соч.: Opera omnia, Venetiis, 1584; в рус. пер. = О контагии, контагиозных болезнях и лечении, кн. 1=3, вступ. ст. П. Е. Заблудовского, М., 1954; О сифилисе, М., 1956.
П. Е. Заблудовский.

Джироламо Фракасторо

(1478…1553 г.г.)

О существовании грозных заразных болезней, которыми заболевали сразу тысячи людей, было известно испокон веков. неизведанными и таинственными путями эти болезни передаются от одного человека к другому, ширятся по всей стране, распространяются даже через море. В священной еврейской книге, Библии, упоминается о «египетских казнях»; в древних папирусах, написанных на берегах Нила за четыре тысячи лет до нашей эры, описываются болезни, в которых легко узнать оспу и проказу. Для борьбы с эпидемией в Афины вызвали Гиппократа. Однако в античном мире человеческие поселения находились на значительном расстоянии друг от друга, а города не были перенаселены. Поэтому эпидемии в те времена не влекли за собой значительных опустошений. Кроме того, большое влияние имела и гигиена, которая в основном соблюдалась. В средние века, в Европе, простые средства: вода и мыло были забыты; вдобавок в окруженных крепостными стенами городах, царила необыкновенная скученность. Поэтому нет ничего удивительного, что эпидемии в этих условиях ширились ужасающим образом. Итак, эпидемия чумы возникшая в 1347…1350 годах, повлекла за собой в Европе 25 миллионов человеческих жертв, а в 1665 году в одном только Лондоне от чумы погибли сто тысяч человек. Считают, что в XVIII веке эпидемии оспы погубили в Европе не меньше 60 миллионов человек. Люди довольно рано заметили, что центрами эпидемии являлись в основном грязные и перенаселенные городские трущобы, где ютилась беднота. Поэтому во время эпидемии власти следили за подметанием улиц, очисткой сточных канав. Из пределов города вывозили сор и отходы, уничтожали бездомных собак и котов. Однако никто не обращал внимания на крыс, которые - как установлено позже - являются переносчиками чумы.

Ветмед биография Джироламо Фракасторо

В качестве самого действенного средства против распространения заразы, Фракасторо выдвинул изоляцию больных и дезинфекцию, то есть по тогдашним понятиям тщательную уборку и очистку места, где находился больной. Еще и теперь можно признать эти требования справедливыми, хотя мы знаем, что одной очистки и уборки мало, необходима дезинфекция противоэпидемическими средствами, каких в распоряжении современников Фракасторо не было. По совету Фракасторо на дверях домов, где находились больные, стали красной краской писать крест, по его требованию во время эпидемии запирали лавки, учреждения, суды и даже парламенты, не впускали в церкви нищих и запрещали собрания. Дома, в которых болели люди, запирали на замок и даже сжигали вместе со всем, что было внутри. Случалось, что города, охваченные эпидемией, окружали войсками, отрезали к ним доступ, оставляя на произвол судьбы жителей, которым грозила голодная смерть. Любопытно, что Фракасторо является автором поэмы о «французской» болезни - сифилисе. Именно Фракасторо ввел в медицину это название болезни.

Мне нравится

"Шеренга великих медиков"371

Из этой книги вы узнаете о том, как жили и работали самые великие медики человечества: Гиппократ, Авиценна, Мортон, Дитль, Эрлих, Павлов и прочие. Автор — Гжегож Федоровский (1972)

Д. Фракасторо. Биография. Вклад в эпидемиологию

В священной еврейской книге, Библии, упоминается о «египетских казнях»; в древних папирусах, написанных на берегах Нила за четыре тысячи лет до нашей эры, описываются болезни, в которых легко узнать оспу и проказу. Для борьбы с эпидемией в Афины вызвали Гиппократа. Однако в античном мире человеческие поселения находились на значительном расстоянии друг от друга, а города не были перенаселены. Поэтому эпидемии в те времена не влекли за собой значительных опустошений. Кроме того, большое влияние имела и гигиена, которая в основном соблюдалась. В средние века, в Европе, простые средства: вода и мыло были забыты; вдобавок в окруженных крепостными стенами городах, царила необыкновенная скученность. Поэтому нет ничего удивительного, что эпидемии в этих условиях ширились ужасающим образом. Итак, эпидемия чумы возникшая в 1347…1350 годах, повлекла за собой в Европе 25 миллионов человеческих жертв, а в 1665 году в одном только Лондоне от чумы погибли сто тысяч человек. Считают, что в XVIII веке эпидемии оспы погубили в Европе не меньше 60 миллионов человек. Люди довольно рано заметили, что центрами эпидемии являлись в основном грязные и перенаселенные городские трущобы, где ютилась беднота. Поэтому во время эпидемии власти следили за подметанием улиц, очисткой сточных канав. Из пределов города вывозили сор и отходы, уничтожали бездомных собак и котов. Однако никто не обращал внимания на крыс, которые – как установлено позже – являются переносчиками чумы.

Младшим современником и соотечественником Боккаччо был врач Джироламо Фракасторо. Он жил в середине XVI столетия, в эпоху позднего Возрождения, столь богатого выдающимися открытиями и замечательными учеными.

Джироламо Фракасторо, итальянский врач, астроном и поэт, родившийся в 1478 и умерший в 1533 году, впервые задумался над тем, как распространяются заразные болезни и как надо с ними бороться. Ученому принадлежат термины «инфекция» и "дезинфекция». Эти термины охотно применял затем известен врач К. Гуфеланд в конце XVIII - начале XIX в. Труды Дж. Фракасторо и другие обстоятельства, меры по борьбе с эпидемиями способствовали некоторому их сокращению, во всяком случае, таких масштабных повальных болезней. как в XIV в., в Европе уже не было, хотя они постоянно грозили населению.

Фракасторо окончил Падуанский университет и поселился в Падуе. Потом некоторое время жил в Вероне, в Венеции, а к старости переехал в Рим, где занял должность придворного врача римского папы. В 1546 году напечатал трехтомный труд «О контагии, контагиозных болезнях и лечении», плод его многолетних наблюдений и исследований. В этом труде Фракасторо указывает, что болезни передаются или через прямое соприкосновение с больным, или через его одежду, постель, посуду. Однако есть и такие болезни, которые переносятся на расстояние как бы по воздуху, и они хуже всего, так как в этом случае трудно уберечься от заражения. В качестве самого действенного средства против распространения заразы, Фракасторо выдвинул изоляцию больных и дезинфекцию, то есть по тогдашним понятиям тщательную уборку и очистку места, где находился больной. Еще и теперь можно признать эти требования справедливыми, хотя мы знаем, что одной очистки и уборки мало, необходима дезинфекция противоэпидемическими средствами, каких в распоряжении современников Фракасторо не было. По совету Фракасторо на дверях домов, где находились больные, стали красной краской писать крест, по его требованию во время эпидемии запирали лавки, учреждения, суды и даже парламенты, не впускали в церкви нищих и запрещали собрания.

Фракасторо считается одним из основоположников эпидемиологии. Он впервые собрал все сведения, накопленные медициной до него, и дал стройную теорию о существовании «живого контагия» - живой причины заразных болезней.

Положения этой теории вкратце сводятся к следующим тезисам.

Наряду с существами, видимыми простым глазом, есть бесчисленное количество живых «мельчайших и недоступных нашим чувствам частиц», или семян. Эти семена обладают способностью порождать и распространять подобных себе. Невидимые частицы могут поселяться в гнилой воде, в остающейся после наводнения на суше мертвой рыбе, в падали, могут проникать и в человеческое тело. Поселяясь в нем, они вызывают болезнь.

Пути их проникновения весьма разнообразны. Фракасторо различал три вида заражения: через соприкосновение с больным, через соприкосновение с предметами, бывшими в употреблении больного, и, наконец, на расстоянии - через воздух. При этом каждому виду заражения соответствовал свой, особый контагий. Лечение болезни должно быть направлено как на облегчение страданий больного, так и на уничтожение размножающихся частиц контагия.

Труды Джироламо Фракасторо

Любопытно, что теория Фракасторо была лучше принята народом, чем коллегами-медиками: такова была сила более чем двухтысячелетнего авторитета Гиппократа!

Фракасторо не только дал общую теорию «живого контагия». Он разработал систему предохранительных мероприятий. Чтобы не допустить распространения контагия, больных рекомендовалось изолировать; ухаживали за ними люди в специальной одежде - длинных балахонах и масках с прорезями для глаз. На улицах и дворах жгли костры, часто из пород дерева, дающего едкий дым, например можжевельника. С пораженным эпидемией городом прерывалось свободное сообщение. Торговля производилась на специальных заставах; деньги опускали в уксус, товары окуривали дымом. Письма из конвертов вынимали щипчиками.

Все это, особенно карантины, препятствовало распространению заразных болезней. В какой-то степени эти меры применяются и по сей день. Кто не знает о дезинфекции, которую производят в доме заболевшего дифтерией, о строгом режиме инфекционных больниц.

Карантины и противоэпидемические кордоны нарушали нормальную жизнь страны. Иногда среди населения, не понимавшего всей важности принимаемых мер, вспыхивали стихийные бунты (например, «чумной бунт» в Москве в 1771 году). К тому же «начальство» давало иногда такие путаные и темные объяснения о цели карантинов, что люди их не понимали. Вот интересный отрывок из дневника А. С. Пушкина 1831 года (года большой эпидемии холеры).

«Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стоят тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что, вероятно, где-нибудь учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета».

В священной еврейской книге, Библии, упоминается о «египетских казнях»; в древних папирусах, написанных на берегах Нила за четыре тысячи лет до нашей эры, описываются болезни, в которых легко узнать оспу и проказу. Для борьбы с эпидемией в Афины вызвали Гиппократа. Однако в античном мире человеческие поселения находились на значительном расстоянии друг от друга, а города не были перенаселены. Поэтому эпидемии в те времена не влекли за собой значительных опустошений. Кроме того, большое влияние имела и гигиена, которая в основном соблюдалась. В средние века, в Европе, простые средства: вода и мыло были забыты; вдобавок в окруженных крепостными стенами городах, царила необыкновенная скученность. Поэтому нет ничего удивительного, что эпидемии в этих условиях ширились ужасающим образом. Итак, эпидемия чумы возникшая в 1347...1350 годах, повлекла за собой в Европе 25 миллионов человеческих жертв, а в 1665 году в одном только Лондоне от чумы погибли сто тысяч человек. Считают, что в XVIII веке эпидемии оспы погубили в Европе не меньше 60 миллионов человек. Люди довольно рано заметили, что центрами эпидемии являлись в основном грязные и перенаселенные городские трущобы, где ютилась беднота. Поэтому во время эпидемии власти следили за подметанием улиц, очисткой сточных канав. Из пределов города вывозили сор и отходы, уничтожали бездомных собак и котов. Однако никто не обращал внимания на крыс, которые – как установлено позже – являются переносчиками чумы.

Положения этой теории вкратце сводятся к следующим тезисам.

Смелость обобщений Фракасторо была очень велика. Ученому пришлось бороться с множеством предрассудков, предвзятых мнений; он не посчитался с авторитетом отца медицины - Гиппократа, что уже само по себе для того времени было неслыханной дерзостью. Любопытно, что теория Фракасторо была лучше принята народом, чем коллегами-медиками: такова была сила более чем двухтысячелетнего авторитета Гиппократа!

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Заключение

Список используемой литературы

1. Краткая характеристика эпохи Возрождения

Эпоха Возрождения началась в Италии в 14 веке. В этот период происходят великие географические открытия, связанные с открытием и завоеванием новых колоний. Продолжается процесс становления национальных государств. Самые мощные- Испания(владычица морей) и Англия. Девизом эпохи становится возрождение античной культуры.

В эпоху Возрождения появляется такое понятие, как гуманизм- утверждение человека, его право на счастье в земном битии. Человек создан по подобию Бога и достоин восхищения. Гуманисты того времени -светские состоятельные люди: поэты, художники.

Для религии характерно начало реформации, направленной против католической церкви. инфекционный патология фракасторо

Открыто книгопечатание. Это ускорило распространение литературы, сделало ее доступной. Книгопечатание также способствовало сохранению всяких трудов.

В эпоху Возрождения основными чертами естествознания стали: утверждение опытного метода в науке, развитие математики и механики, метафизическое мышление, которое явилось началом вперед по сравнению со схоластическим мышлением классического Средневековья.

Все эти черты ярко проявились в период становления анатомии, как науки. Выдающиеся люди этого периода, внесшие вклад в изучении этой науки -Леонардо да Винчи, Андреас Везалий и др.Усилиями многих ученых-титанов эпохи Возрождения- был заложен фундамент научной анатомии. На ее основе получили свое развитие физиология, терапия, хирургия.

Рождение физиологии, как науки связано в эпоху Возрождения с именем великого английского врача, физиолога и эмбриолога Уильяма Гарвея. Ему принадлежит заслуга создания стройной теории кровообращения. В эпоху Возрождения широкое развитее получила ятро-химия- направление в медицине, с вязанное с успехами химии. Одним из основоположников ятро-химии является выдающийся врач и химик раннего Возрождения, известный в истории под псевдонимом Парацельс. Развитие медицинской химии в эпоху Возрождения привело к расширению аптекарского дела.

История эпидемий в эпоху Возрождения характеризуется двумя факторами: с одной стороны, намечается некоторое ослабление «старых» болезней -проказы и чумы, а с другой - появляются новые болезни(сифилис, английская потовая горячка, сыпной тиф). Первая научно обоснованная концепция распространения заразных болезней была выдвинута Джироламо Фракасторо - итальянским ученым- врачом, физиком, астрономом и поэтом, одним из выдающихся представителей эпохи Возрождение.

Деятельность врачей великой эпохи Возрождения отражена в талантливых произведениях искусства, которые сегодня принадлежат к бесценным сокровищам мировой культуры. Представленные на них сюжеты и сцены врачевания весьма часто связаны с уриноскопией. Этот метод, наряду с опросом и осмотром, был во времена Фракасторо одним из важнейших средств обследования больного в Западной Европе.

В то время еще не было (и не могло быть) научно обоснованных методов изучения причин заразных заболеваний и способ борьбы с повальными болезнями,- их возбудители оставались тогда невидимыми и неизвестными, а наука о них еще только зарождалась. Достойными представителями этого научного направления стали впоследствии Д.С.Самойлович и Э.Дженнер, Л.Пастер и И.И.Мечников.

2. Основные географические данные Джироламо Фракасторо

Фракасторо (Fracastoro) Джироламо родился в 1478, в Италии в г.Верона. Фракасторо - итальянский врач, создатель учения о заразных болезнях, поэт, писатель и ученый, один из самых образованных людей своего времени, преуспевший в медицине, астрономии, математике, философии, литературе и поэзии. Учился в Падуанском университете -«Патавинской академии», с которой связаны судьбы Галилея и Санторио, Везалия и Фаллопия. Здесь Фракасторо, по установленному в те времена порядку, сначала изучал гуманитарные науки - грамматику, диалектику, риторику, затем философию и математику и, наконец, специальные дисциплины - астрономию и медицину. Здесь, в Падуе, среди товарищей и ближайшего окружения Фракасторо были известные впоследствии деятели итальянского Возрождения - историки и писатели Наваджеро и Бембо, географ и историк Рамузио, астроном Николай Коперник.

В свои двадцать лет Фракасторо уже преподавал там логику. Некоторое время был врачом-консультантом папы Павла III, имел обширную медицинскую практику. Автор важных научных работ по астрономии, медицине. Обобщив взгляды предшественников, начиная с авторов античности до современных ему врачей, он впервые сделал попытку дать общую теорию эпидемических болезней и описание целого ряда заразных недугов: оспы, кори, чумы, чахотки, бешенства, проказы и т. д.

Умер Фракасторо в 1553 году. Прах Фракасторо был перевезен в родной город, Верону, где ему в 1555 г. был поставлен памятник. Выдающийся ученый и гуманист Средневековья Скалигер был столь высокого мнения о талантах и заслугах Фракасторо перед наукой, что сложил поэму в его честь.

3. Основные труды Джироламо Фракасторо

Обобщив взгляды Гиппократа и Аристотеля, Лукреция Кара и Плиния Старшего, других предшественников на происхождение и лечение заразных болезней, Фракасторо дает подробное описание симптомов заразных болезней (оспы, кори, чумы, малярии, бешенства, проказы и др.) и известных в то время методов их лечения. В своем труде Джироламо Фракасторо изложил основы разработанного им учения о «контагии»- живом размножающимся заразном начале, выделяемом больным организмом, и тем самым значительно поколебал бытовавшее ранее представление о «миазмах». Уже тогда Фракасторо был убежден в специфичности «семян» заразы (т.е.возбудителя).

Форакастро считается одним из основоположников эпидемиологии. Он впервые собрал все сведения, накопленные медициной до него, и дал стройную теорию о существовании «живого контагия» - живой причины заразных болезней. Эти сведения он изложил в 3 частях. Первая часть содержит общие теоретические положения и систематическое обобщение взглядов предшественников Фракасторо- Гиппократа и Фукидида, Аристотеля и Тита Лукреция Кара, Плиния Старшего и Галена.

Вторая - посвящена описанию заразных болезней (оспы, кори, чумы, проказы). Третья- известным в то время методам их лечения.

В основном произведении Фракасторо - «О контагии, контагиозных болезнях и лечении «(1546 г.), которое многократно переиздано во многих странах, изложено учение о сущности, путях распространения и лечении заразных болезней. Фракасторо описал три пути заражения: через непосредственное соприкосновение, опосредовано через предметы и на расстоянии, при обязательном участии мельчайших невидимых «зародышей болезни» ;зараза по Фракасторо -материальное начало («контагий телесен»).

Фракасторо описал оспу, корь, чуму, чахотку, бешенство, сыпной тиф, проказу. Развивая взгляды о контагиозности инфекций, частично сохранял(в отношении сифилиса) и прежние представления о передаче их через миазмы.

Наряду с существам, видимыми простым глазом, есть бесчисленное количество живых «мельчайших» и недоступных нашим чувствам частиц, или семян. Эти семена обладают способностью порождать и распространять подобных себе. Невидимые частицы могут поселяться в гнилой воде, в остающейся после наводнения на суше мертвой рыбе, в падали, могут проникать и в человеческое тело. Поселяясь в нем, они вызывают болезнь.

Пути их проникновения весьма разнообразны. При этом каждому виду заражения соответствовал свой, особый контагий. Лечение болезни должно быть направлено как на облегчение страданий больного, так и на уничтожение размножающихся частиц контагия.

Смелость обобщений Фракасторо была очень велика.Ученому пришлось бороться с множеством предрассудков, предвзятых мнений, он не посчитался с авторитетом отца медицины- Гиппократом, что уже само по себе для того времени было неслыханной дерзостью. Любопытно, что теория Фракасторо была лучше принята народом, чем коллегами- медиками:такова была сила более чем двухтысячилетнего авторитета Гиппократа.

Фракасторо не только дал общую теорию «живого контагия» , он разработал систему предохранительных мероприятий. Чтобы не допустить распространения контагия, больных рекомендовалось изолировать, ухаживали за ними люди в специальной одежде - длинных балахонах с прорезями для глаз. На улицах и дворах жгли костры, часто из пород дерева, дающего едкий дым, например, можжевельника. С пораженными эпидемией городом прерывалось свободное сообщение. Торговля производилась на специальных заставах, деньги опускали в уксус, товары окуривали дымом. Письма из конвертов вынимали щипчиками.

В качестве самого действенного средства против распространения заразы, Фракасторо выдвинул изоляцию больных и дезинфекцию, то есть, по тогдашним понятиям, тщательную уборку и очистку места, где находился больной. Еще и теперь можно признать эти требования справедливыми, хотя мы знаем, что одной очистки и уборки мало, необходима дезинфекция противоэпидемическими средствами, каких в распоряжении современников Фракасторо не было. По совету Фракасторо на дверях домов, где находились больные, стали красной краской писать крест, по его требованию во время эпидемии запирали лавки, учреждения, суды и даже парламенты, не впускали в церкви нищих и запрещали собрания. Дома, в которых болели люди, запирали на замок и даже сжигали вместе со всем, что было внутри. Случалось, что города, охваченные эпидемией, окружали войсками, отрезали к ним доступ, оставляя на произвол судьбы жителей, которым грозила голодная смерть.

Все это, особенно, карантины, препятствовало распространению заразных болезней. В какой-то степени эти меры применяются и по сей день. Кто не знает о дезинфекции, которую производят в доме заболевшего дифтерией, о строгом режиме инфекционных больниц. Фракасторо полагал, что на расстоянии передаются не все болезни, а через соприкосновение- все.

Также Фракасторо является автором поэмы «О сифилисе»(о «французской» болезни). Именно Фракасторо ввел в медицину это название болезни. Сифилис, как болезнь, получило свое название от поэмы Фракасторо. Поэма повествует о том, как пастух по имени Сифилюс разгневал богов Олимпа и был наказан ими ужасной болезнью, поразившей все тело сыпью, бубонами и язвами.

Лев Африканский посвятил свою книгу «Африка- третья часть света» Фракасторо, и в предисловии так отзывается о нем: «В медицине Вы открыли причины заразных болезней и и наилучшие и превосходные лекарства от них, - я уже не говорю о Вашей божественной поэме «De Syphilide», которая хотя и была написана вами в юности и развлечения ради, тем не менее настолько полна прекрасными философскими и медицинскими идеями, так блестяще воплощена в божественных мыслях и так украшена разнообразными поэтическими цветами, что люди нашего времени, не сомневаясь приравнивают ее к античной поэзии и относят к таким произведениям, которые достойны жизни и чтения в течении бесчисленных столетий.»

Литературная деятельность Фракасторо была весьма разнообразной. Несколько его «Диалогов» посвящено вопросам философии и психологии, писал о рефракции света, первым ввел в употребление термин «полюс» в применении к земле. Широкую известность и распространение приобрела его поэма (и одновременно медицинский трактат) о венерической болезни переведенная на основные европейские языки. Поэма«Сифилис, или Галльская болезнь», не только дала название распространившемуся в то время заболеванию (герой поэмы - молодой пастух по имени Сифилис), но и содержала описание заболевания и врачебные рекомендации по борьбе с ним, и стала важным психологическим и санитарным руководством. Круг интересов ученого-энциклопедиста был необычайно широк. В диалоге «Наугерий, или О поэзии» (1553) Фракасторо доказывает, что поэзия - не развлечение и не иллюстрация; ее предмет - прекрасное, совершенное и целесообразное «просто» , а высший ее жанр - героический. Его «Диалоги» («О разумении», «О душе», «О симпатиях и антипатиях») посвящены проблемам философии и психологии. Современники с интересом читали его «Суждения о виноделии» и внимали рекомендациям его трактата «О лечении охотничьих собак». Отдельным томом вышли его письма в многотомном собрании «Письма тридцати знаменитых людей» (Венеция, 1560). А затем, уже два столетия спустя, в 1739 г. были напечатаны его стихи.

Заключение

Труды Фракасторо заложили первые основы клиники инфекционных болезней и эпидемиологии.

Труды Фракасторо привлекали современников обилием примеров из различных областей науки и врачебной практики. Ученый часто приводит в своих работах данные о вскрытии, умерших от той или иной болезни.

Дело в том, что в Падуанской академии аутопсия была разрешена, благодаря чему Джироламо мог изучить влияние заболеваний на организм человека, а не животного, что спасло его от многих ошибок. Вероятно, именно союз прогрессивной научной школы и незаурядной интуиции позволили врачу написать книги, которые значительно опередили свое время.

Сегодня проблемы инфекционной патологии не утратили своей актуальности, несмотря на существенные достижения зарубежной и отечественной науки в этой области. Усилия, предпринимаемые человечеством в борьбе с инфекциями, привели к ликвидации или значительному снижению распространенности многих заболеваний. Однако природа ставит перед нами новые, все более сложные задачи, над решением которых трудятся ученые всего мира. Помимо появления принципиально новых форм инфекционной патологии, мы сталкиваемся с патоморфозом существующих, казалось бы, хорошо изученных болезней. Нельзя сбрасывать со счетов и социальные аспекты данной проблемы: вопросы борьбы с биотерроризмом, обеспечения безопасности страны во многом связаны с эффективной работой инфекционистов и эпидемиологов.

Несмотря на искоренение некоторых инфекционных болезней (например, оспы) и значительное снижение заболеваемости и смертности от них, многие люди не могут считаться свободными от инфекции. Действительно, снижение общей заболеваемости человечества, обусловленной микроорганизмами, происходит весьма медленно и обусловливается успехами в борьбе с оспой и малярией, а также за счет улучшения заботы о здоровье населения в развивающихся странах. Если борьба с некоторыми микробными инфекциями проводится успешно, то на первый план выдвигаются другие волнующие терапевтические и эпидемиологические проблемы..

Благодаря улучшению санитарного состояния окружающей среды и другим мероприятиям, предупреждающим контакт с многими микробными агентами, а также мерам, способствующим развитию в раннем детстве приобретенного иммунитета (вакцинация), в настоящее время некоторые инфекции чаще наблюдаются у взрослых людей, чем в детском возрасте. Так, в связи с тем, что во многих странах контакты с вирусом полиомиелита в детском возрасте существенно уменьшились, заболевание паралитическим полиомиелитом стало более частым среди взрослых лиц молодого возраста. У взрослых намного чаще, чем до сих пор стали выявляться менингиты и пневмонии, вызванные Haeinophilus influenzae; снижение частоты инфекций, вызванных возбудителем туберкулеза, ставит вопрос о состоянии противотуберкулезного иммунитета у взрослых лиц.

Однако, сражение с возбудителями инфекции все еще продолжается и единственная инфекционная болезнь, успешно ликвидированная в мире, - это натуральная оспа.Уничтожение других болезней, таких как, столбняк, корь, коклюш, дифтерия и полиомиелит, для которых эффективная иммунизация является вполне допустимой в мировом масштабе, достигнуто сегодня более чем на 90%

Признавая несомненные достижения в диагностике, лечении и профилактике инфекционных болезней следует, тем не менее, признать, что мы остаемся недостаточно защищенными от возникновения и эпидемического распространения не только «новых», но и «возвращающихся» старых возбудителей. Те надежды, которые возлагались в первой половине ХХ столетия на «стратегические» направления борьбы с инфекционными заболеваниями, а именно, вакцинацию и этиотропные препараты, в полной мере себя не оправдали. Так, по данным ВОЗ (WHO, 2004), инфекционные болезни в мире продолжают занимать второе место как ведущая причина летальности больных, что в расчетных абсолютных величинах ежегодно составляет порядка 15 млн случаев. Кроме этого, более миллиона летальных случаев в мире обусловлены перенесенными инфекционными заболеваниями (WHO, 2004).

Используемая литература

1.Сорокина Т.С. История медицины. Учебник в 2-х т., Издательство РУДН, 1992

2.Заблудовский П.Е.; Крючок Г.Р.; Кузьмин М.К.;Левит М.М. .История медицины.Учебник. Медицина, 1981.

3. Хрестоматия по истории медицины. Под ред. П.Е.Заблудовского. М.Медицина, 1968.

Размещено на Allbest.ru

...

Подобные документы

Эпидемии в средневековой Европе: медицинские, экономические и политические причины; характеристика и условия развития чумы, оспы, проказы. Анализ организации медицины и противоэпидемических мероприятий; теории Гиппократа, Галена, Джироламо Фракасторо.

реферат , добавлен 30.12.2012

Возрождение, начавшееся в 1453 г., послужило сигналом для возвращения медицины в клинику. Три выдающихся человека, а именно Фракасторо, Парацельс и Андреас Везалий. Леонардо да Винчи. Парацельс. Вильям Гарвей.

реферат , добавлен 08.04.2007

Али ибн Сина (Авиценна) - средневековый персидский философ-материалист, врач, представитель восточного аристотелизма. Жизнь учёного, научная работа и придворная врачебная практика у саманидских эмиров и дайлемитских султанов. Медицинские труды Авиценны.

реферат , добавлен 01.12.2014

Жизнеописание римского врача, естествоиспытателя и классика античной медицины Клавдия Галена. Основные труды, достижения и их значение в развитии медицины: описание 300 человеческих мышц, раскрытие двигательной и чувственной деятельности мозга и нервов.

презентация , добавлен 28.11.2010

Исследование вклада врача Ужиновой Елизаветы Петровны в развитие медицины. Изучение деятельности медиков в период Великой Отечественной Войны. Анализ трудов доктора по целенаправленной диагностике вирусного гепатита и реабилитации после этой инфекции.

реферат , добавлен 06.08.2013

Сведения о жизни и деятельности Ивана Петровича Павлова. Этапы его образования и основные исследования в области физиологии и медицины. Работы и открытия учёного в сфере высшей нервной деятельности. Их значение для развития современной медицины.

презентация , добавлен 15.02.2015

Характеристика исторической эпохи, в которой жил Н.В. Склифосовский. Краткая биографическая справка из жизни врача. Вклад Николая Васильевича Склифосовского в развитие медицинской науки, в частности хирургии. Характеристика профессора как личности.

реферат , добавлен 29.04.2012

Сведения о Герофиле - древнегреческом анатоме и хирурге, который первым стал проводить систематические вскрытия. Его труды трудов по всем разделам медицины, включая офтальмологию, кардиологию и акушерство. Работы Герофила по исследованию пульса.

презентация , добавлен 19.04.2015

Детские годы и образование знаменитого врача древности, философа и ученого Авиценны. Основные положения и составляющие книги "Канон врачебной науки". Труды Авиценны по философии, географии, геологии и геодезии. Вклад, внесенный Авиценной в науку.

реферат , добавлен 22.05.2012

Особенности инфекционной патологии. Зарождение учения о "миазмах". Причины распространения заразных болезней в средние века. Эпоха Возрождения и контагиозные болезни. Великие открытия микробиологии. Вклад отечественных ученых в искоренение инфекции.

«Галилей и его борьба за коперниканское учение» - так озаглавлен большой двухтомный труд Эмиля Вольвиля - результат многолетнего изучения жизни и деятельности Галилея . Слово «борьба» неслучайно всплывает в памяти всякий раз, когда речь заходит о трудах великого ученого. «Слово “борьба” характерно для деятельности Галилея, - пишет Вольвиль. - И не только потому, что ради науки он вступил в открытую оппозицию к церковной власти, предопределившую всю последующую его жизнь, но и потому, что с того часа, как он преодолел нежелание публично высказать давно им познанное, во всем, что он пишет, стиль его поучения отличают энергичное подчеркивание противоположности между новой истиной и господствующим мировоззрением и господствующей наукой, ревностное старание изобличить как заблуждение и нелепость то, чему “философы” учат в его ближайшем и более широком окружении, словом - воля “исправлять и обращать”. Борясь с невежеством и мнимой наукой, он объявляет о своих замечательных телескопических открытиях; ко все более ожесточенным боям возбуждает его при всей их малой значимости сопротивление противников, живых представителей аристотелевской науки. И до конца жизни видит в нем бойца непримиримый его противник, оговаривая дозволение приблизиться к слепому, смирившемуся старцу условием, что не будет речи о движении Земли» .

В небольшой статье нельзя проследить шаг за шагом все развитие галилеевской борьбы. Притом нередко при «микроскопическом» анализе событий теряется историческая перспектива и за деревьями не видно леса. Достаточно вскрыть принципиальное существо борьбы за новую систему мира, показать место, которое она занимала в научной деятельности Галилея, очертить основные направления мысли, с которыми Галилею приходилось бороться.

Научная деятельность Галилея была войной нового со старым. Но она не была единоборством. Галилею пришлось сражаться с представителями самого различного склада мысли; и вместе с тем такие умы, как, например, Кеплер, будучи его союзниками, не всегда были его единомышленниками. Не на одном, а сразу на нескольких фронтах приходилось вести войну Галилею и его собственное место в ряду других за новую систему мира было исключительно своеобразно.

Часто отождествляют борьбу Галилея против аристотелизма с его борьбою против официального учения католической теологии. Нет спора, что теологи выступали зачастую в союзе с аристотеликами. Но нельзя забывать той простой вещи, что физика Аристотеля и система Птолемея - наследие «языческой» античности и самое согласие их с библейской картиной мира - результат искусственных, подчас насильственных манипуляций.

Галилей остроумно поставил лицом к лицу обе концепции в письме к великой герцогине Тосканы, Христине Лотарингской, вдове герцога Фердинанда I Медичи. Теологи опровергали Коперника ссылкой на библейскую легенду об Иисусе Навине во время битвы при Гаваоне, приказавшем Солнцу остановиться и перестать двигаться на Запад (Нав. 10, 11-12 ). Теологи требовали, чтобы эти слова Библии понимались в прямом, самом буквальном значении. Но по теории Птолемея смена дня и ночи обусловлена не собственным движением Солнца, а движением мировой «передвижной» сферы; собственное же движение Солнца - годовое, по зодиаку, с Запада на Восток. «Следовательно, - заключает Галилей, - если бы Иисус Навин хотел, чтобы его слова принимались в их чистом и наисобственнейшем значении, он велел бы Солнцу ускорить свое движение [с Запада на Восток. - В.З. ], чтобы вращение перводвигателя не относило его на Запад» . Это значит, что буквальное понимание Библии одинаково не вяжется ни с системой Коперника, ни с системой Птолемея.

Общим для библейской космологии и для космологии Аристотеля и Птолемея был геоцентризм. Но это, как мы видим, не исключало коренного различия между ними. Мало того: часто неверно говорили об аристотеле-птолемеевской системе мира как о чем-то едином, опять-таки имея в виду лишь геоцентризм. На самом деле аристотелевская теория гомоцентрических сфер, восходящая к Евдоксу (ок. 408-355 гг. до н.э.) и Каллиппу (род. ок. 370 г. до н.э.), существенно отличается от теории Птолемея, прибегающего к деферентам и эпициклам. В своей многотомной «Системе мира» Дюэм увлекательно рассказал о борьбе, которая в XIII и XIV вв. происходила между «астрономами» и «физиками», т.е. сторонниками Птолемея и Аристотеля. В Парижском университете «астрономы» одержали победу уже к началу XIV в. Итальянская астрономия не принимала в то время никакого участия в этой борьбе. Аналогичные споры разгорелись в университетах Апеннинского полуострова лишь в середине XV в. и продолжались вплоть до середины XVI в. .

Характерно, что в XVI в. в Северной Италии, ученая атмосфера которой была наполнена веяниями перипатетизма, наблюдались попытки восстановить космологию Аристотеля в противовес космологии Птолемея. Философ и астроном Джованни-Баттиста делла Торре дал астроному и медику Джироламо Фракасторо первую мысль о возможности восстановления подновленной теории гомоцентрических сфер, «которой придерживались Евдокс, Аристотель, Каллипп, Аверроэс и Альпетрагий», и в Венеции Фракасторо опубликовал свои «Homocentrica» (1538) .

Вот почему в то время вопрос стоял не только об «увязке» Аристотеля и Птолемея с Библией, но и об «увязке» систем Аристотеля и Птолемея друг с другом. В североитальянских университетах, где авторитет Аристотеля держался особенно высоко, в этом случае нередко прибегали к тому же приему, которым пользовались позднее при «согласовании» Коперника с учением Церкви. Показательно высказывание ученого комментатора Витрувия Даниеле Барбаро (1514-1570), питомца Падуанского университета. Именно потому, что его астрономические взгляды не отличались оригинальностью и в своем комментарии он стремился популяризировать господствующие взгляды, суждение его особенно интересно. «В мире не существует действительных эпициклов, апогеев, деферентов и тому подобного», - говорит Барбаро . Они были изобретены для того, чтобы «возможно полно уяснить небесные явления» . Иными словами, система Птолемея рассматривалась Барбаро как удобная гипотеза, а натурфилософия Аристотеля оставалась неприкосновенной, как выражение объективной истины.

Нельзя забывать также, что в XVI-XVII вв. продолжало существовать несколько уже ранее исторически сложившихся типов аристотелизма, - Галилею пришлось бороться с аристотеликами различного умонастроения.

При первом появлении арабизированного Аристотеля в средневековой Европе Церковь восприняла его враждебно. В XIII в. католическое духовенство несколько раз запрещало чтение Аристотеля. Усилиями виднейших схоластов XIII в., Альберта Великого и Фомы Аквинского, была произведена обработка аристотелевских произведений в надлежащем духе, перипатетизм был поставлен на службу Церкви. Но попытка соединить несоединимое не могла увенчаться успехом, рано или поздно противоречия должны были выйти наружу и действительно вскрылись в XVI-XVII вв., когда разгорелись споры о новой космологии. По учению Аристотеля небесные тела качественно отличаются от земных, их материя неуничтожима и неизменна. По библейскому же учению весь мир сотворен из ничего, небеса прейдут, как дым, и земля обветшает, как риза (Ис. 51, 6 ). Когда в 1611 г. флорентийский перипатетик Лодовико делле Коломбе прислал Галилею свое полемическое сочинение, направленное против его «Звездного вестника» и предназначенное для печати , Галилей и в этом случае прибег к старому принципу: divide et impera. Учение Аристотеля о неизменности и неразрушимости небесных тел, по мнению Галилея, недопонято великим философом древности. Мало того, противоположное учение «более согласуется с истинами Святого Писания, утверждающего, что небо было сотворено и подвержено изменению» .

Нельзя забывать, что наряду с аристотелизмом официальной схоластики в XVI-XVII вв. еще продолжал существовать аристотелизм аверроистический. Цитаделью его была Падуя. Этот аристотелизм имел не столько теологическую, сколько натурфилософскую окраску. Так, например, падуанский профессор философии аристотелик Чезаре Кремонини (1550/1552-1631), которого именовали «воскресшим Аристотелем» (Aristoteles redivivus), упорно защищал тезис о независимости физики (т.е. философии природы) от теологии. К числу «правоверных» аристотеликов относится также падуанский медик и философ Фортунио Личети (1577-1657), состоявший в переписке с Галилеем. Старинные историки философии говорили о нем как об «“аристотелике до мозга костей”, вплоть до суеверия (totus Aristotelicus ad superstitionem usque)» . Самое интересное, что эти падуанские аристотелики при всем своем консерватизме и преданности букве Аристотеля были восприимчивы к новым идеям и новым открытиям, смело защищая свободу научного исследования от притязаний теологии. В сочинениях Личети слышатся отзвуки атомистической теории, он развивает мысль о конечной скорости света, которую несколько позднее мы найдем у Галилея в его «Беседах о двух новых науках» . Североитальянский аристотелизм был, следовательно, совершенно своеобразным явлением. Во многих случаях он был менее фальсифицированным аристотелизмом, нежели аристотелизм официальной католической схоластики. Его представители доходили иногда до открытой оппозиции Церкви. Например, «Disputationes de coelo» Кремоники были внесены в «Индекс запрещенных книг». Галилею приходилось спорить и с падуанскими аристотеликами, но в споре с ними он прибегал к иным аргументам, нежели в споре с аристотеликами-церковниками и с более рутинными аристотеликами Пизы и Флоренции.

Упомянем здесь еще об одной группе галилеевых противников - о иезуитах, едва ли не злейших его врагах. Они также подняли на щит Аристотеля. Устав, регламентировавший преподавание в иезуитской школе и впервые опубликованный в 1586 г. (Ratio atque institutio studiorum Societatis Jesu), клал в основу философского и естественнонаучного преподавания чтение и комментирование Аристотеля. Этот Аристотель отличался как от своеобразно интерпретированного северо-итальянского (падуанского), так и от Аристотеля классической схоластики. «Вторая схоластика», основоположниками которой были испанец Суарес (ум. в 1617 г.) и иезуиты Коимбрского коллегия (в Португалии), еще более затруднила доступ к подлинным мыслям Аристотеля: между нею и неофитом-учеником оказывались толкования не только античных и средневековых комментаторов, но и более поздних, иезуитских. Зачастую все это затейливое здание иезуитской схоластики было парадной декорацией, имевшей целью поддержать авторитет Церкви и Ордена и создать видимость «вековой традиции». В самом деле: наряду и вопреки своим схоластическим упражнениям иезуиты занимались в тиши непосредственными наблюдениями над природой, всегда стремясь, однако, интерпретировать добытые ими данные в духе традиционной церковно-схоластической науки, стараясь «обезвредить» и «ниспровергнуть» выводы новой науки .

Неслучайно именно к математикам иезуитского Collegium Romanum в Риме представители Церкви обратились за экспертизой, когда открытия, сделанные Галилеем при помощи зрительной трубы, обратили на себя всеобщее внимание. Христофор Клавий, ученый старшего поколения иезуитов-математиков, принимавший деятельное участие в реформе календаря, его ученик Христофор Гринбергер, астрономы Одо ван Мельком и Джованни Паоло Лембо подтвердили кардиналу Беллармину, что Млечный путь состоит из множества звезд, что Венера имеет фазы, что поверхность Луны - неровная, что Юпитер имеет спутников. Характерно, однако, что все эти математики-астрономы проявили чрезвычайную сдержанность при объяснении вновь наблюденных явлений . Когда Галилей в 1611 г. был в Риме, он долго беседовал, по его собственным словам, с «патером Клавдием и с двумя другими патерами, весьма сведущими в своей области, и с их учениками» (имеются в виду упомянутые Гринбергер и Мельком). «Я убедился, - продолжает Галилей, - что названные патеры, удостоверившись, наконец, в истине новых Медичейских планет , производили два последних месяца непрерывные наблюдения, которые продолжаются и по сие время. Мы сопоставили их наблюдения с моими; те и другие в точности соответствуют друг другу» . Спор, разгоревшийся в 1612 г. между Галилеем и иезуитом Христофором Шейнером по поводу солнечных пятен, испортил не только его личные отношения с Шейнером, но и с Орденом. Все очевиднее становилось, что Галилей не хочет становиться на путь «чистого описания», на путь признания движения Земли как удобной «рабочей гипотезы». Во вновь открытых солнечных пятнах он усматривал новое доказательство коперниканской теории и новый аргумент против перипатетического учения о неизменности небесных тел. Все резче обнаруживалась диаметральная противоположность наблюдательного метода Галилея и иезуитов. Галилей обобщал наблюдения и, строя свои обобщения, все более укреплял новую систему мира. Наблюдения иезуитов имели целью не передавать этого оружия в руки противников, бороться со своими противниками их же собственным, опаснейшим оружием, неизмеримо более опасным, чем ссылки на Библию или авторитет Аристотеля. В борьбе иезуитов с Галилеем иезуитский аристотелизм играл второстепенную роль. Существо спора было в том, как интерпретировать наблюдения, как, выражаясь словами Галилея, «читать книгу природы».

Гораздо позднее, после своего второго процесса, 25 июля 1634 г., Галилей приводит в письме к Диодати слова уже известного нам Христофора Гринбергера: «Если бы Галилей сумел удержать расположение отцов Collegium Romanum, он жил бы, пользуясь всемирной славой, и никогда не впал бы в немилость и мог бы писать, что ему заблагорассудится о любом предмете, даже о движении Земли». Эти слова не следует понимать так, что осуждение коперниканского учения и диалогов Галилея «О двух величайших системах мира» было плодом недоразумения, интриг, склоки, какой-то исторической случайности. Мы увидим далее историческую неизбежность такого осуждения. Но эти слова с чрезвычайной выпуклостью показывают, куда хотели бы направить иезуиты деятельность Галилея и от чего они хотели бы его отвлечь: «не ссориться с Орденом» означало не посягать на физико-теоретическую программу Ордена, интерпретировать явления природы в видимом согласии с традиционным учением Церкви, развивать теорию движения Земли как полезную и удобную гипотезу-фикцию.

В заключение следует упомянуть еще об одной группе противников Галилея. Астрология не менее, чем Церковь, держалась за старую картину мира. Антропоцентризм астрологии не мог быть примирен с новой концепцией Вселенной. Новые открытия при помощи зрительной трубы разрушали канонические формулы астрологии. Любопытно в этом отношении письмо Джованни Баттиста Мансо из Неаполя к Паоло Бени в Падую, писанное в марте 1610 г., т.е. вскоре же после того, как стали известны первые телескопические наблюдения Галилея . Восхваляя вновь изобретенную зрительную трубу, Мансо пишет, что ему пришлось выслушать самые горькие слова со стороны всех астрологов и большой части медиков (не следует забывать, какое распространение имела в то время астрологическая медицина). Астрологи и медики жаловались, что все астрологическое учение, признающее существование лишь семи планет, рушится после открытия «Медичейских планет», спутников Юпитера. Мансо утешил их тем, что эти новые планеты, обладая чрезвычайно слабым светом, не могут производить действий, которые следовало бы принимать в расчет.

Со свойственным ему остроумием Галилей касается того же вопроса в письме к Пьеро Дини от 21 мая 1611 г.: «И если какой-нибудь настойчивый спорщик пожелал бы заставить меня сказать, какое в частности влияние оказывают, по моему мнению, эти новооткрытые мною планеты, я бы ему ответил, что все те влияния, которые он доселе приписывал одному Юпитеру, проистекают отныне от Юпитера в такой же степени, в какой и от его спутников» .

Из лагеря астрологов позднее выступил против Галилея Жан-Батист Морен, автор брошюры «Разбитые крылья земли» . Нет надобности подробнее рассматривать эту группу противников Галилея. Необходимо лишь напомнить о своеобразии их позиций и о том, что их тормозящего влияния нельзя преуменьшать.

Какой вывод можно сделать из всего сказанного? Галилею противостояли теологи и проповедники, вооруженные текстами Писания, разного толка философы-аристотелики, астрономы - защитники системы Птолемея, иезуитские экспериментаторы и наблюдатели, стремившиеся «обезопасить» новую науку от революционных выводов, наконец, астрологи и медики, растерянно и вместе с тем ожесточенно встречавшие новые открытия и новые теории. Между ними далеко не было полного единства взглядов. Они были разобщены и территориально. Цитадель иезуитизма - Collegium Romanum, цитадель аристотелизма - Падуя, этот, по меткому выражению Ренана, «латинский квартал Венеции» .

Прежде чем перейти к рассмотрению принципиальных основ развернувшейся борьбы, необходимо напомнить, однако, жизненный путь Галилея-ученого.

Галилей родился 15 февраля 1564 г. в Пизе. В этом городе он окончил университет, здесь протекали его первые научные исследования, здесь с 1589 г. ему была предоставлена кафедра математики. С 1592-го по 1610 г. он живет и работает в Падуе. Этот падуанский период он называл, уже будучи стариком, счастливейшим периодом своей жизни . Таким образом, больше половины его жизни (46 лет из 74-х) протекло вне Флоренции, хотя он и принадлежал к старинному флорентийскому роду.

Как мы уже говорили, в североитальянских университетах оказались крайне живучими традиции аристотелизма, имевшего не столько теолого-схоластическую, сколько натурфилософскую окраску. Но кроме этих школ, здесь была еще одна школа, о которой на склоне дней своих Галилей вспоминал с благодарностью. Эта школа - огромный венецианский Арсенал, открывавший, по словам Галилея, «обширное поле для философствования спекулятивных умов и особенно в той области, которая называется механикой», ибо «всякого рода инструменты и машины постоянно применяются там в дело большим числом мастеров». Беседы с наиболее опытными из мастеров помогали, по словам Галилея, «уразуметь причины действий не только удивительных, но неведомых и едва вероятных» .

Пизанский период деятельности Галилея до настоящего времени освещен недостаточно. К этому периоду относят легенды о бросании тяжелых тел с наклонной башни и о качающейся люстре Пизанского собора, будто бы наведшей Галилея на мысль об изохронности колебаний маятника . Какова бы ни была историческая достоверность этих легенд, они хорошо иллюстрируют творческий метод Галилея, его внимание к наблюдению и эксперименту уже в ранний, пизанский период.

Когда 16-летний Галилей поступил в Пизанский университет, он, по требованию отца, избрал своею специальностью медицину. Уроки математика Остилио Риччи и самостоятельное чтение Евклида и Архимеда открыли перед ним новый мир: мир математики и механики . Эти математико-механические занятия, обогащаемые живым наблюдением и практическим опытом, уже тогда поставили Галилея в оппозицию к университетским физикам-аристотеликам . Гораздо позднее Галилей писал о школьных аристотеликах, что они «отвлекают своих учеников от занятий геометрией, ибо нет никакого иного искусства, более пригодного для разоблачения их ошибок».

Статика и динамика - вот основные области, в которых успешно действует молодой Галилей. К допадуанскому (пизанскому) периоду относятся изобретение гидростатических весов для определения состава сплавов (la bilancette), труды по определению центров тяжести и первые исследования о движении тяжелых тел. После переселения в Падую, в непосредственную близость к Венеции, работы Галилея получают новый размах. Галилей формируется как физик, чутко откликающийся на запросы практики. К 1593 г. относится изобретение водоподъемной машины, на которую он получает привилегию от Венецианской республики , к 1597 г. - изобретение пропорционального циркуля и термоскопа. В это же падуанское время Галилей читает лекции по фортификации . Он продолжает блестяще разрабатывать проблемы статики и динамики.

Астрономические занятия в течение всего названного периода находятся на втором плане. В качестве профессора Падуанского университета Галилей излагал геоцентрическую систему мира в полном соответствии с традиционными требованиями школы . Но когда в 1597 г. Кеплер прислал ему свое сочинение «Космографическая тайна» («Mysterium cosmographicum»), Галилей в ответном благодарственном письме признался, что он «уже много лет тому назад пришел к мнению Коперника и с этой точки зрения обнаружил причины многих природных явлений, которые без сомнения необъяснимы обычною гипотезою». «Я письменно изложил много доводов и много опровержений аргументов, выдвигаемых противниками, - продолжает Галилей, - однако до сих пор не решился вынести их на свет, устрашенный судьбою Коперника, нашего учителя: хотя у некоторых людей он и стяжал бессмертную славу, но в глазах бесчисленного множества (ибо таково число глупцов) он был сочтен достойным насмешки и освистания» . В сентябре того же года Кеплер радостно сообщал своему другу Местлипу, что и Галилей уже много лет как погряз в коперниканской ереси («est enim et ipse in Copernicana haeresi inde a multis annis») . Вскоре же, 13 октября, Кеплер направил Галилею написанное в торжественном тоне письмо с предложением объединиться в борьбе за коперниканское учение: «И хотя ты мудро и молчаливо убеждаешь примером своей персоны, что надобно уступить всеобщему невежеству и что не следует понапрасну отдавать себя или противостоять ярости ученой черни (следуя в этом Платону и Пифагору, подлинным нашим наставникам), однако поскольку в нашем веке сначала Коперник, а затем многочисленные и ученейшие математики положили начало огромному делу и уже перестало быть новостью, что Земля движется, удастся, быть может, дав совместными усилиями первый толчок этой колеснице, довести ее непрерывно до меты, и так как доводы разума не имеют такого веса у толпы, начнем все более и более рушить при помощи авторитетов, если только решим обманом вести толпу к познанию истины» . «Если тебе не так удобна Италия для опубликования твоих работ, - заключает Кеплер, - и если ты встретишь какие-либо затруднения, быть может, Германия даст нам эту свободу» . Галилей не ответил на это письмо Кеплера, считая, очевидно, что время борьбы еще не наступило.

Переломным годом в биографии Галилея и его ученой деятельности является 1610 г., год переселения во Флоренцию и год исторических открытий при помощи зрительной трубы. Космология Галилея постепенно кристаллизовалась уже до этого времени, - об этом свидетельствуют размышления о новой звезде 1604 г., появившейся в созвездии Змееносца, - однако лишь с 1610 г. астрономия выступает у Галилея на первый план . При помощи зрительной трубы Галилей обнаруживает, что Млечный путь - скопление звезд, он открывает на Луне горы и кратеры, наблюдает фазы Венеры, четырех спутников Юпитера, видит «высочайшую планету» (т.е. Сатурн) «трехликой» (таким представился в зрительную трубу Галилея Сатурн с его кольцом) . Все эти открытия были сделаны за год с небольшим, в 1609-1610 гг. Новые открытия вызывают страстные споры и увлекают Галилея на путь полемики. Не оставляя своих физических занятий («Рассуждение о плавающих телах», 1612), Галилей ревностно занимается астрономией. Итогом его многолетних занятий является «Диалог о двух величайших системах мира, Птолемеевой и Коперниковой», напечатанный во Флоренции в 1632 г. и послуживший поводом к так называемому второму процессу, в результате которого книга была запрещена и Галилей был лишен возможности в какой бы то ни было форме дальше развивать учение о движении Земли .

Неслучайно именно в Падуе Галилей сконструировал свою зрительную трубу, имевшую такое решающее влияние на все его занятия астрономией и на всю его жизненную судьбу. Венеция давно уже была центром стекольной промышленности. Галилей давно уже имел в Падуе мастерскую, в которой занимался вместе со своими подручными мастерами изготовлением математических, астрономических и других научных приборов . Сконструированная им труба была помещена на Сан Марко, и любопытные венецианцы обозревали в нее Венецию, ее лагуны и окрестности .

Кеплер писал Галилею из Праги 9 августа 1610 г.: «Ты воспламенил меня великим желанием увидать твой инструмент, чтобы, наконец, и я вместе с тобою мог насладиться теми же небесными зрелищами. Ибо из тех зрительных труб, которые у нас здесь имеются, лучшие увеличивают диаметр в десять раз, а прочие - едва в три раза; одна моя труба достигла двадцатикратного увеличения, но дает свет слабый и неверный» .

Галилей ответил Кеплеру из Падуи, что превосходнейшая труба, которая у него имеется, ему больше не принадлежит: «Ее просил у меня светлейший великий герцог Тосканы, желая поставить ее в своем дворце и хранить там среди самых замечательных и драгоценных вещей в память о совершившемся. Я еще не построил ни одной другой, столь же совершенной, ибо изготовление ее дело весьма трудное. Правда, я изобрел некоторые машины для обработки и шлифовки стекол, но не хотел их изготовлять здесь, ибо их нельзя будет отвезти во Флоренцию, где впредь будет мое местопребывание. Как только я ее там изготовлю, пошлю ее друзьям» .

Венецианский друг Галилея Джован-Франческо Сагредо, имя которого Галилей увековечил в своих диалогах, писал в 1611 г., высказывая свои опасения по поводу его переезда во Флоренцию: «Свободу и независимость - где сможет найти их Ваша милость, как не в Венеции? Особенно при той поддержке, которую Вы имели и которая каждый день, с увеличением возраста и влияния Ваших друзей, становилась все более значительной. Ваша милость теперь находится на прославленной своей родине; но справедливо также, что она покинула место, где было ее благо. Вы служите теперь своему законному государю, великому, преисполненному доблести, юноше, подающему исключительные надежды; но здесь Вы повелевали теми, кто повелевают и правят другими, и не должны были служить никому, кроме самого себя, словно монарх вселенной». Сагредо предостерегает Галилея от опасностей жизни при дворе, среди льстецов, и продолжает: «Государи, известно, время находят и вкус в тех или иных любопытных вещах, но часто, призываемые интересами вещей более значительных, обращают свой дух на другое. Полагаю, что великий герцог может находить удовольствие, разглядывая в одну из Ваших труб город Флоренцию или какую-нибудь из ее окрестностей, но когда, по какой-либо важной надобности, ему потребуется увидеть то, что происходит во всей Италии, Франции, Испании, Германии и на Востоке, он отложит в сторону зрительную трубу Вашей милости. Даже если Вы, при всех Ваших достоинствах, изобретете другой инструмент, полезный при этих новых обстоятельствах, кто сможет выдумать трубу, позволяющую отличать глупых от умных, хороший совет от дурного, рассудительного зодчего от упрямого и безграмотного ремесленника?» .

Сагредо, как венецианский патриций, приукрашивал венецианскую действительность, но он оказался прав в своих предчувствиях. Для Галилея падуанский период остался «счастливейшей порой его жизни». Венецианская республика, граничившая с Папской, или Церковной, областью, ревниво оберегала свои права от вмешательства папской власти. Будучи крупным для того времени типографским центром, Венеция стремилась ограничить влияние духовной цензуры Рима. В 1606 г. из Венецианской республики были изгнаны иезуиты, проводники папского влияния, будущие ожесточенные враги Галилея. Папа Павел V отлучил венецианцев от Церкви. Целый ряд блестящих писателей вступил в оживленную полемику с папой. Мы уже упоминали аристотелика Кремонини, защищавшего тезис о независимости физики от теологии . Незадолго до первого процесса Галилея доносчик Томмазо Каччини, доминиканский патер, выступавший против Галилея в церкви Санта Мариа Новелла во Флоренции, отвечая на вопрос инквизиции, каково отношение Галилея к Церкви, показал: «Многие считают его добрым католиком; другие считают его подозрительным в делах веры, ибо говорят, что он очень дружен с сервитом фра Паоло, получившим громкую известность в Венеции за свое нечестие, и говорят, что до сих пор они ведут переписку» . Фра Паоло или Паоло Сарпи, знаменитый венецианский историк и естествоиспытатель (1552-1623), был действительно близким другом Галилея, - Галилей называл его «отцом и учителем». Сарпи вел обширную переписку с учеными Европы - Фр. Бэконом, Гуго Гроцием, Вьета и др. Когда Павел V отлучил венецианцев от Церкви, Сарпи выступил с полемическими сочинениями против папы. Ему же принадлежит «История Тридентского собора», проливающая свет на многие закулисные его стороны. Вот почему Сагредо был прав, предупреждая Галилея, переселившегося во Флоренцию: «Весьма озабочивает меня также, что Вы находитесь в таком месте, где высоко стоит авторитет друзей Берлинцоне (т.е. иезуитов)» . Действительно, переселение Галилея из Падуи оказалось для него роковым.

Перейдем теперь к самой борьбе между Галилеем и его противниками. Мы видели, что Галилей уже давно был сторонником теории Коперника, хотя долго и не решался выступать с открытой ее защитой. Но какова ни была его тактика, он никогда не считал, что теория Коперника - лишь удобная фикция, в чем уверял автор предисловия к сочинению Коперника, протестантский пастор и математик Андрей Осиандер. По мнению Галилея, это анонимное предисловие могло быть написано лишь книгопродавцем, чтобы облегчить распродажу книги, т.к. без подобного предисловия большинство могло бы принять ее за «фантастическую химеру» . Приблизительно тогда же Галилей писал Пьеро Дини: «Желание уверить, будто Коперник не считал истинным движение Земли, по моему мнению, могло найти отклик лишь у того, кто его не читал» .

Мы видели также, что научная деятельность Галилея началась с механики и физики. На этой почве он впервые столкнулся с аристотеликами, в этой области началась ломка аристотелевской физики. Именно в атмосфере физических и технических занятий крепло у Галилея убеждение, что физика неба не отлична от физики Земли, что существует единая физика космоса, вопреки учению аристотеликов о качественной разнородности Земли и неба. Галилея не столько интересовало математическое упрощение и уточнение планетных движений (что всегда могло быть интерпретировано в смысле удобной фикции), сколько доказательство качественной однородности Земли и неба. Такое доказательство позволило бы установить связь между Землей и небом и найти здесь, на Земле, физическое подтверждение теории Коперника.

Убеждение в однородности Вселенной уже в начале XVI в. высказывал Леонардо да Винчи: «Вся речь твоя, - пишет он в своих заметках, - должна привести к заключению, что Земля - звезда, почти подобная Луне» . «Кто стал бы на Луне, когда она вместе с Солнцем под нами, тому эта наша Земля с стихией воды казалась бы играющей роль ту же, что Луна по отношению к нам» . Позднее Бруно решительно и твердо защищал учение о множественности миров, о существовании множества земель, подобных нашей. И вот, когда Галилей впервые, незадолго до переезда в Флоренцию, посмотрел на Луну через свою зрительную трубу, он нашел подтверждение подобных гениальных догадок. 30 января 1610 г. он писал Белизарио Винта, статс-секретарю тосканского герцога: «Я уже убедился, что Луна - тело во всем подобное Земле, и частично показал уже это светлейшему нашему синьору» . С необыкновенной простотой и реализмом описывает Галилей в другом письме лунные кратеры, перенося на небо привычные земные образы: «Там видны в точности те же явления света и тени, которые дает на Земле огромнейший круглый амфитеатр, или, лучше сказать, которое дала бы провинция Богемия, если бы ее равнина была совершенно округлой и была бы опоясана совершенной окружностью высочайших гор» . Установление факта, что Млечный путь - скопление множества звезд, неизмеримо расширило границы Вселенной. Спутники Юпитера показывали, что Земля не является привилегированной планетой, единственно имеющей спутника. Более того - у Земли одна Луна, а у Юпитера их целых четыре. Фазы Венеры давали блестящее подтверждение теории Коперника, т.к. они объяснимы лишь при условии, что Венера движется вокруг Солнца. «То обстоятельство, что этих фаз не наблюдалось у “внутренних планет” Венеры и Меркурия, представляло сильнейший аргумент в руках противников Коперниковой системы и наибольшие затруднения для сторонников ее. Последние старались объяснить отсутствие фаз Венеры тем, что Венера имеет свой собственный свет» . Наконец, в пятнах на Солнце Галилей увидел новое очевидное доказательство системы Коперника. Наблюдения над пепельным светом Луны приводили его к заключению, уже ранее высказанному Леонардо да Винчи: что этот свет - отраженный свет Земли. Казалось бы, Галилей мог быть доволен. Он долго ждал момента, когда сможет выступить с доказательствами, которые заставят умолкнуть всякие возражения, поставив людей лицом к лицу с очевидностью и разумом. Но в этом именно была его ошибка: подобно бессмертному Дон Кихоту Сервантеса, он никогда не видел своего противника, мерил его «на свой аршин». «Звездный вестник» , содержащий первые основные телескопические открытия Галилея, вызвал целую полемическую бурю, и эта буря не только не утихла, но привела к «первому процессу» Галилея в 1616 г.

Галилею чрезвычайно не хотелось переходить на почву богословия, на почву толкования текстов Библии. Противники все более вынуждали его к этому . В письме к Бенедетто Кастелли от 21 декабря 1613 г. Галилей весьма четко определил свою основную точку зрения: «Поскольку Писание во многих местах не только может быть, но и необходимо должно быть истолковано в смысле, отличном от кажущегося значения слов, мне думается, что в спорах о природе Писанию следует предоставлять последнее место, в самом деле, Священное Писание и природа одинаково происходят от божественного Слова, первое - являясь внушением Духа Святого, а вторая - будучи послушнейшей исполнительницей предначертаний Божиих. И поскольку, кроме того, в Писании многое говорится применительно к разумению всякого человека в смысле, отличном от абсолютной истины (если судить с точки зрения буквального значения слов) и, наоборот, поскольку природа неумолима и неизменна и ничуть не заботится о том, будут ли доступны человеческому усвоению скрытые ее причины и образ ее действия, ибо она никогда не преступает пределы законов, на нее наложенных, - очевидно, что те из природных действий, которые ставит перед нашими глазами чувственный опыт, или о которых мы убеждаемся посредством неопровержимых доказательств, отнюдь не следует подвергать сомнению, ссылаясь на места Писания, по буквальному своему значению как будто и не согласные с ними, ибо не всякое речение Писания имеет такую же принудительную силу, какое имеет любое из действий природы» . Иначе говоря - «если Писание и не может заблуждаться, тем не менее может иногда заблуждаться тот или иной изъяснитель и толкователь его» .

В приведенных словах не столько важна религиозная окраска тезиса о «книге природы», сколько защита автономии научного опыта от посягательств Церкви. Подлинный смысл слов Галилея о роли Писания и опыта при истолковании природы уясняется из смелого заявления, сделанного в письме к герцогине Христине: «Если бы для того, чтобы убрать из мира это мнение и эту теорию, было бы достаточно зажать рот одному человеку, как думают, быть может, те, кто, измеряя чужой ум своим собственным, считают невозможным, чтобы такое мнение могло существовать и находить приверженцев, тогда сделать это было бы очень легко. Но дело обстоит не так. Ибо для того, чтобы исполнить подобный приговор, было бы необходимо не только запретить книгу Коперника и писания других авторов, следующих тому же учению, но следовало бы наложить запрет на всю науку астрономии, и, кроме того, воспретить людям смотреть на небо, дабы они не видели Марса и Венеры то в большой близости к Земле, то в большом удалении от нее, с такою великою разницей, что Венера оказывается в 40 раз большей в одном случае, чем в другом, а Марс - в 60 раз большим, и дабы та же самая Венера не представала взору то круглой, то серпообразной, с тончайшими рогами, и дабы люди не произвели многие другие чувственные наблюдения, которые никоим образом не могут быть согласованы с Птолемеевской системой и вместе с тем являются солиднейшими аргументами в пользу системы Коперниканской» .

Галилей был убежден, что очевидность чувств и очевидность разума заставит замолчать всех врагов нового учения. Ради этого он сдержанно и тактично отводил «аргументы от Писания», которые не были решающими в его глазах. Но когда он был вынужден доказать свою точку зрения до конца, то здесь против него вооружились все его теологические противники. Католическая Церковь прекрасно поняла, какие гибельные для нее следствия влечет за собой тезис Галилея. Пятый Латеранский собор (1512-1517), а позднее Тридентский собор (1545-1562) запретил кому бы то ни было толковать Писание в смысле, который расходится с «единодушной точкой зрения всех Святых Отцов по данному вопросу» . Иными словами толкование библейского текста предопределялось «святоотеческими текстами», а прерогатива толковать и те и другие должна была принадлежать исключительно клиру. По Галилею выходило, что отныне толкователи Писания должны слушаться толкователей природы, приноровлять свое толкование к толкованию ученых.

В начале 1633 г., когда сгущались тучи второго процесса, Галилей полуиронически писал своему почитателю юристу Диодати в Париж: «Из надежных источников я слышу, что отцы иезуиты создали впечатление в первоверховных головах, будто моя книга возмутительна и более опасна для Святой Церкви, нежели писания Лютера и Кальвина» . В этом была своя правда, т.к. если Лютер и Кальвин провозгласили право каждого читать Библию на родном языке и толковать ее помимо посредства иерархии, то Галилей самым решительным образом заявил о праве ученого читать «книгу природы», более того - требовал, чтобы толкователи Библии считались с толкованиями астрономов и физиков.

Католические писатели потратили много напрасного труда на доказательство того, что Галилей был осужден Церковью за свое «богословствование», а не за свою науку. Их доводы опровергаются следующими немногими строчками приговора инквизиции от 22 июня 1633 г.: «Ты навлек на себя сильное подозрение в ереси со стороны Святой Инквизиции тем, что держался учения ложного и противоречащего Священному и божественному Писанию и верил в него, а именно, что Солнце является центром для Земли и что оно не движется с Востока на Запад, и что Земля движется и не является центром мира» . Учение о движении Земли никогда не было и не будет вопросом богословским, так же, как Галилей не был богословом (разве только помимо своей воли, в спорах с теологами).

Совершенно неправильно также изображать Галилея как «доброго католика», стремившегося указать Церкви наиболее правильный для нее путь, убедить ее не держаться устаревших взглядов. Галилей был и остается реформатором науки, а не реформатором религиозным. Достаточно посмотреть, какое малое значение имеет в его глазах Библия по сравнению с природой, достаточно вчитаться в стиль его произведений, как в зеркале отражающий стиль классического итальянского Возрождения. Галилей добивался признания коперниканского учения со стороны Церкви не в интересах Церкви, а в интересах науки. Признание должно было обеспечить свободное распространение коперниканской теории. В «национальном издании» опубликовано письмо Галилея к Пьеро Дини от 23 марта 1615 г., которое при первом взгляде кажется письмом «верноподданного католика» и которое на деле является письмом ученого, страстно желающего возвестить новое учение urbi et orbi, показать его во всей очевидности. «Я занимаюсь сведе нием воедино всех аргументов Коперника, доводя их до ясности, доступной многим, там, где они теперь весьма трудны, и добавляя к ним все новые и новые соображения, всегда основанные на наблюдениях неба, на чувственном опыте и на сопоставлении природных действий, чтобы принести их затем к стопам Церковного Пастыря и на непогрешимый суд Святой Церкви, дабы она дала им то применение, которое покажется нужным ее верховной мудрости» .

Галилей начинает здесь с своих заветных мыслей: «ясность, доступная многим (chiarezza intelligibile da molti)», «наблюдения неба, чувственный опыт, сопоставление природных действий (osservazioni celeste, esperienze sensate, incontri di effetti naturali)». Ложно-смиренная концовка не вяжется с началом, т.к. утверждал там же Галилей, нельзя запретить людям смотреть на небо и нельзя идти против очевидности, а если это так, решение Церкви в глазах великого ученого предопределено и не может зависеть от произвола «Верховного Пастыря».

На секретном заседании конгрегации инквизиции от 17 мая 1611 г. было вынесено решение: «Посмотреть, не встречается ли в процессе доктора Чезаре Кремонини имя Галилея, профессора философии и математики» . Венецианец Кремонини, защитник науки от посягательств теологии, противник Римской курии, обвиненный ею в атеизме, не был, как известно, выдан инквизиции из-за отказа венецианских властей. Паоло Сарни, защитник Венецианской республики от посягательств папской власти, был, как мы знаем, близким другом Галилея. На фоне деистических и галликанских тенденций времени только и могут быть поняты взгляды Галилея, «венецианца по духу».

Трагедия Галилея была в том, что он не видел своих противников такими, какими они были. Он полагал, что его противники замолчат перед очевидностью. Он не подозревал, что можно замалчивать очевидное. Любопытнейшим примером такого замалчивания является сочинение «Очень короткий поход против Звездного Вестника», написанное Мартином Горки, бездарным астрологом-астрономом, близким к крупному болонскому астроному Маджини, стороннику системы Тихо Браге. «Почему математики не видят четные новые планеты? - спрашивает Горки. - Опять укажу здесь причину: потому, что не могут их видеть - ибо их нет на небе» . И дальше он поясняет: «Так же, как я знаю, что в небесах - Бог Триединый, в теле моем - душа моя, так я знаю, что весь этот обман происходит от отражения» . Тот же самый Горки писал Кеплеру: «Свидетели мои - превосходнейшие и благороднейшие докторы Антонио Роффени, ученейший математик Болонской Академии [Маджини] и многие другие, которые вместе со мною весьма часто производили наблюдения на небе в ту же ночь 25 апреля в присутствии самого Галилея. Все они признали, что инструмент обманывает. Тогда Галилей замолчал и 26 числа, в день Луны, печальный ушел рано поутру от блестящего синьора Маджини; и не принес ему благодарности за все милости, будучи преисполнен бесконечных размышлений оттого, что выдавал басни за истину. А синьор Маджини приготовил Галилею почетное угощение, пышное и изысканное. Так жалкий Галилей со своею трубою отбыл из Болоньи 26 числа» . Горки, видимо, был просто мошенником, ибо в том же цитированном латинском письме к Кеплеру он приписывает по-немецки: «Ich hab das Perspicillum als in Wachss abgestochen, dass niemandt weiss, und wen mir Gott wieder zue Hauss hilft, will ich fiel ein pessers Perspicillum machen als der Galileus» .

В отличие от большинства других своих сочинений Галилей написал свой «Звездный вестник» по-латыни, желая сделать его доступным для всех ученых Европы . Но не один Горки отнесся скептически к новым открытиям. Иезуиты, несколько позднее приступившие сами к телескопическим наблюдениям, на первых порах встретили наблюдения Галилея насмешливо. Художник Лодовико Чиголи писал Галилею из Рима 1 октября 1610 г.: «Среди прочих, глава всех [ученых иезуитов Collegium Romanum], Клавий сказал одному моему другу о четырех звездах , что смеется над этим, и что следовало изготовить трубу, которая бы сначала их сделала, а потом показала» .

А между тем разве не убедительным было то, что показывала труба Галилея? Непритязательный венецианский летописец простодушно и колоритно рассказывает, как он вместе с семью другими почтенными венецианцами смотрел 21 августа 1609 г. в трубу Галилея с высоты кампанилы Сан Марко: «Приложив к трубе один глаз и закрыв другой, каждый из нас отчетливо видел не только берег Фузины и Маргера, но за ними Кьоджу и Тревизо, вплоть до Конельяни, колокольню и купол с фасадом церкви Санта Джустина в Падуе; можно было различить тех, кто входили и выходили из церкви Сан Джакомо ди Мурано; видно было, как люди садятся и высаживаются из гондолы у переправы около Коллина, в начале Рио де’ Верьери, и много других мелочей видели мы в лагуне и городе, поистине удивительных» .

И тем не менее упрямый Мартин Горки писал: «Здесь, на Земле труба творит удивительные вещи, а на небе обманывает, ибо некоторые неподвижные звезды кажутся двойными» . Горки и болонские ученые видели четырех спутников Юпитера, но не хотели признать их существование. Как ни диким кажется нам теперь такое поведение, но объяснимо для профанов в эпоху, когда становилась все более популярной «оптическая магия», ставившая целью физическими средствами обмануть зрителя . Но против открытий Галилея ополчились и ученые аристотелики Пизы. «Как громко ты бы расхохотался, - писал Галилей Кеплеру, - если бы услышал, что выдвинул против меня в Пизе в присутствии великого герцога пресловутый философ тамошнего университета, старавшийся логическими аргументами, точно магическими заклинаниями, низвести и отозвать новые планеты с неба» . Галилей говорит и о других философах того же университета, которые не пожелали видеть ни планет, ни Луны, ни трубы, «с упорством аспида». «И подобно тому, как он затыкает уши, так они закрыли глаза от света истины» . Галилей кончает письмо тонко и тактично, одновременно подчеркивая свою близость к великому германскому ученому и свое настойчивое желание продолжать ночные небесные наблюдения вопреки всему: «Однако наступает ночь и не позволяет мне больше быть с тобою. Будь здрав, ученейший муж, и люби меня по-прежнему» . К чести Падуанского университета профессора его отнеслись, несмотря на свой внешне консервативный аристотелизм, с бо льшим вниманием к открытиям Галилея, нежели пизанцы. Галилей писал Белизарио Винта: «На собрании всего университета я настолько все разъяснил каждому и каждого удовлетворил, что наконец те самые главные ученые, которые были злейшими противниками и оспаривателями мною написанного, увидали, что дело ими проиграно, и вынуждаемые совестью или необходимостью всенародно заявили, что не только убеждены, но готовы защищать и поддерживать мое учение против любого философа, который осмелился бы нападать на него» . Как ни преувеличено Галилеем единодушие падуанцев (возможно, ему хотелось накануне переезда во Флоренцию подкрепить свои позиции в глазах герцога ссылкой на авторитет одного из старейших университетов), доля истины в этом рассказе есть.

Таким образом, уже первые споры, разгоревшиеся вокруг «Звездного вестника», показали, что убедить людей, не желающих видеть, - не легко. Для Галилея новые открытия были наглядным неопровержимым доказательством новой системы мира потому, что он освещал их светом своей всепроницающей мысли. Говоря о механике Галилея, Лагранж пишет: «Открытие спутников Юпитера, фаз Венеры, солнечных пятен и т.д. требует лишь телескопа и усидчивости. Напротив, нужен был исключительный гений для того, чтобы применить законы природы в явлениях, всегда находящихся перед глазами, но объяснение которых тем не менее всегда ускользало от изысканий философов» . Если продолжить мысль Лагранжа, придется признать, что гениальность нужна была не только там; она нужна была и для того, чтобы приметить законы природы в новооткрытых явлениях. Флорентийский перипатетик Франческо Сицци был прав до известной степени, утверждая: «Все, что существует в небе, мы постигаем не благодаря чувствам, а силою самого разума, и почерпаем знания о том, благодаря вмешательству рассуждения» . Нужно было уметь прочитать показания чувств, а это именно не могли или не хотели противники Галилея. Именно то же имеет в виду знаменитое высказывание Галилея о книге природы: «Философия написана в той величайшей книге, которая находится открытой перед нашими глазами (я разумею вселенную), но понять ее нельзя, если сначала не научиться понимать язык и изучить буквы, которыми она написана. Написана же она на математическом языке и буквами ее являются треугольники, круги и прочие геометрические фигуры, без посредства которых невозможно по-человечески понять ни слова; без них - лишь тщетное кружение в темном лабиринте» .

Как бы то ни было, открытия и сочинения Галилея не убедили «толпу глупцов», умевших читать книги человеческие и не умевших читать книгу природы. В пылу споров Галилей обращает свой взор к новому аргументу: к приливам и отливам моря. Механическая теория Галилея исходила из предположения о суточном и годовом движении Земли: в одну половину суток оба движения складываются, в другую - вычитаются. Вода не в состоянии быстро следовать за такой сменой скоростей, отсюда - смена приливов и отливов. Галилеевская теория неверна, согласно этой теории должна была бы быть одна смена прилива и отлива в сутки. Но для Галилея она имели особую притягательную силу. Это был аргумент, заимствованный из «земной» физики, аргумент, устанавливавший давно искомую связь между физикой неба и физикой Земли. С этим же связаны его догадки о происхождении пассатов.

Нетрудно видеть из всего сказанного, что в астрономических занятиях Галилея красной нитью проходила одна мысль: теория Коперника не есть удобная фикция, а выражение объективной истины; эта теория определяет место Земли во Вселенной и тем самым место земной физики: физика Земли, как ничтожной части мироздания, не отлична от физики всего мироздания, или «неба» по терминологии перипатетиков. Уже в спорах о новой звезде 1604 г. проявилось это стремление Галилея связать физику Земли с физикой неба. Как видно из одного письма, относящегося к январю 1605 г., Галилей не довольствовался тем, что наблюдения новой звезды заставили отнести ее к «высшим областям неба», значительно более высоким, чем «подлунная сфера» (некоторые аристотелики, исходя из учения о неизменности небесной материи, хотели видеть в этой звезде явление подлунного мира). Для Галилея это вещь «простая, очевидная и общеизвестная». Его интересует больше «состав и возникновение» звезды (la sua sustanza et generatione) . По мнению Галилея, мы имеем дело с земными испарениями, воспламенившимися в далеких звездных пространствах. В данном случае интересны не столько правильность или неправильность гипотезы, сколько убеждение, что небесная материя качественно не отлична от земной, что земные испарения достигают неба. Неслучайно говорит Галилей в том же письме, что «эта его фантазия влечет за собой или, вернее, выдвигает вперед величайшие следствия и заключения» . Вольвиль полагает, что в данном случае Галилей имел в виду опять-таки Коперниканскую систему мира .

Последующие открытия при помощи зрительной трубы дали новые разительные подтверждения теории Коперника и физической однородности неба и Земли. То, о чем грезил Джордано Бруно, стало явью. Но эти открытия не убедили приверженцев рутины и старины. Тогда в научном творчестве Галилея появилась новая тема - приливы. Основные идеи теории он изложил уже в 1616 г. в форме письма к кардиналу Алессандро Орсини . В 1621-1623 гг. он начинает писать большую работу о системе Коперника в форме диалога, сводя воедино все аргументы за и против. Центральное место в ней должна занять теория приливов . 23 сентября 1624 г. Галилей писал Чези: «Если Земля неподвижна, невозможно, чтобы имели место приливы и отливы; а если Земля движется теми движениями, которые уже были приписаны ей, необходимо, чтобы приливы и отливы имели место со всеми особенностями, которые в них наблюдаются» . «Диалог о приливах и отливах» был закончен к 1630 г. и в 1632 г. был напечатан под иным заглавием: «Диалог о двух величайших системах мира Птолемеевой и Коперниковой». Это тот диалог, который послужил поводом ко второму процессу в 1633 г. и который решил трагическую участь Галилея.

Цель диалога диаметрально противоположна той, которую хотели бы поставить перед Галилеем его цензоры. Бенедетто Кастелли передает интересный разговор, имевший место в Риме в присутствии кардинала Франческо Барберини. Речь зашла о морских приливах, и Кастелли упомянул, что Галилей сочинил «удивительное рассуждение» об этом предмете. Кто-то из присутствующих заметил, что Галилей предполагает в своей теории движение Земли. Тогда Кастелли, вынужденный к защите, «ко всеобщему удовлетворению» разъяснил, что Галилей не утверждает это движение как истину, а только доказывает, что «если бы движение Земли было истинным, то по необходимости должны были бы иметь место прилив и отлив». Когда гости разошлись, кардинал долго беседовал с Кастелли наедине и сказал, что, как ему кажется, предположение о движении Земли влечет за собою утверждение, что Земля есть звезда, а это противоречит «богословским истинам». Кастелли и здесь успокоил кардинала, уверив его, что Галилей доказывает совершенно обратное и что, по его доказательствам, Земля - не звезда. Кардинал заявил: «Галилей должен это доказать, а все остальное сойдет» . «Диалог о двух величайших системах» вышел, подобно книге Коперника, с уверением, что теория движения Земли излагается как гипотеза. Но нельзя было скрыть то, что составляло жизненный нерв книги, что было делом всей жизни Галилея.

«Диалог о двух величайших системах мира» в сущности представляет собою четыре диалога, происходящие в разные дни и потому имеющие в тексте заголовок: «день первый», «день второй» и т.д. Основная тема первого дня - опровержение перипатетического тезиса о качественной разнородности Земли и неба, защита представления о единой физической закономерности, царящей во Вселенной. «Второй день» посвящен доказательствам суточного движения Земли, «третий день» - ее годовому движению, четвертый, последний день - теории приливов и отливов; в этих явлениях Галилей, как мы уже сказали, видел важнейшее доказательство как суточного, так и годового движения Земли, доказательство, которое он приберег к концу в качестве окончательного неотразимого аргумента.

Особенно характерен для «физицизма» Галилея «второй день». Сальвиати, выразитель мыслей автора, говорит здесь о суточном движении Земли: «Доказательства, приводимые по этому вопросу, - двоякого рода. Одни имеют в виду земные явления, без всякой связи со светилами, а другие почерпаются из видимых движений этих светил и из наблюдений над небесными явлениями. Доказательства Аристотеля по большей части почерпнуты из окружающих нас предметов, а прочие он оставляет астрономам; потому будет хорошо, - если и вам так кажется, - исследовать сначала те, которые почерпнуты из земных опытов, а потом мы рассмотрим доказательства второго рода» . Галилей излагает вслед за тем в свое время широко популярные аргументы против движения Земли, восходящие к Аристотелю и Птолемею. Все эти аргументы - физические, теснейшим образом связанные с общей теорией движения, т.е. с механикой, или еще точнее - динамикой. Перечислим их: а) камень, брошенный с вершины башни, должен был бы отклоняться к Западу при наличии суточного движения Земли, подобно тому, как свинцовый шар, брошенный с вершины мачты, должен при движении корабля падать не к подножию этой мачты, а отклоняться в сторону, противоположную движению корабля; б) равным образом, тело, брошенное по вертикали вверх, например, ядро, вылетевшее из пушки, должно будет вернуться не в исходную свою точку, а в другую, более западную; в) при стрелянии из пушки в восточном и западном направлении движение ядра в первом случае должно складываться с движением Земли, а во втором из него вычитаться, потому эффект в обоих случаях должен быть разный; г) облака и птицы, парящие в воздухе, должны казаться земному наблюдателю относимыми к Западу; д) при движении Земли должен ощущаться ветер, подобный тому, который дует в лицо всаднику, скачущему на коне; е) центробежная сила разбросала бы во все стороны с поверхности Земли скалы, постройки, целые города. Таковы основные аргументы противников, которые формулирует сам Галилей, придавая новую наглядную форму мыслям, восходящим к античности. Образы артиллерийских ядер и бросаемых с высоты башни предметов неслучайны. Они не только напоминают нам о практических исканиях самого Галилея и о легендарных опытах на Пизанской башне. Они свидетельствуют, что новая механика, возникавшая под влиянием вновь явившихся практических запросов и потребностей, была той основой, на которой созидалась и новая физическая картина Вселенной. Ответить на аргументы противников Галилей мог двояко: либо экспериментированием, либо философской ломкой привычных основ традиционной (перипатетической) механики. Он делал и то, и другое. Но второй момент, принципиальный или философский, должен был занять в его аргументации главное место. Различие абсолютного и относительного движения, философское обоснование той механики, которую после Эйнштейна принято называть «классической», «галилее-ньютоновской» механикой - вот существо рассуждений «второго дня». Именно здесь мы встречаем знаменитое описание каюты корабля, в которой летают мухи, мотыльки и другие мелкие летающие животные, каюты, где стоит большой сосуд с водою и плавающими в ней рыбками, и где, наконец, по каплям стекает вода из одного сосуда в другой . «Вы не заметите ни малейшего изменения во всех названных явлениях, - заключает Галилей, - и ни по одному из них вы не сможете узнать, движется ли корабль или стоит на месте». Мысль о различии относительного и абсолютного движения, заявления о том, что воздух и находящиеся в нем облака движутся вместе с Землею, что камень, бросаемый с мачты движущегося корабля, обладает движением этого корабля, высказывались уже Джордано Бруно . Но Галилей пытался придать им бо льшую систематичность. Они становятся звеном в общей цепи его рассуждений об основах динамики. В этих рассуждениях - та своеобразная гносеология Галилея, которая позволяла ему осмыслить новую систему мира.

Типичным примером является анализ падения камня с высоты башни. Отправной точкой в данном случае является различие «подлинного» и относительного или воспринимаемого движения. Галилей говорит, что в случае движения Земли камень, падающий с вершины башни, должен описать длинную линию CI (приводится чертеж), но из всего этого движения ощутимой и наблюдаемой окажется только та его часть, к которой непричастны ни мы, ни башня, т.е. в конечном итоге движение камня вдоль стен башни . Галилей доказывает затем, что дуга CI равна дуге СD, т.е. что камень движется «не более и не менее, чем если бы он оставался на вершине башни». Все это в глазах Галилея должно служить подтверждением, что всякое движущееся тело «на самом деле (realmente)» движется «простым круговым движением» . Наоборот, прямолинейным движением «природа никогда не пользуется» . Галилей отверг аристотелевское различение небесного и земного, тяжелого и легкого, и многие другие антитезы аристотелевской физики. Но он сохранил аристотелевское представление о естественности кругового движения. В «Диалоге о двух системах мира» ему еще неизвестен закон инерции в его окончательном виде. Тело, получившее толчок, стремится сохранять равномерное движение не по прямой, а по кругу, по линии, точки которой одинаково удалены от центра. Галилей приходит к этому в результате следующего рассуждения: идеальный шар движется равномерно-ускоренным движением вниз по наклонной плоскости, равномерно-замедленным - вверх по наклонной плоскости, а следовательно, не будет испытывать ни ускорения, ни замедления там, где не будет спуска (declivitа) и подъема (acclivitа), т.е. на такой поверхности, все части которой одинаково отстоят от центра. Увлеченный своим представлением о естественности и изначальности кругового движения, Галилей недооценил законов Кеплера, согласно которым орбиты планет - эллиптические, а не круговые.

Историческое значение Галилея в том, что вопрос о движении Земли он поставил как вопрос физико-механический и своими исследованиями в области механики заложил основу для последующего создания небесной механики Ньютона. Галилей никогда не занимался коллекционированием наблюдений ради наблюдений. Галилей - наблюдатель и экспериментатор - оставался пытливым философом, умевшим схватить принципиальное и главное. Он не всегда правильно оценивал наблюдения. Нельзя, однако, забывать, что в его время техника экспериментирования не достигла еще той точности, которая позволила бы получить нужные результаты. В своих «Беседах о двух новых науках» Галилей, например, предложил в принципе вернуть и остроумный способ определения скорости света. Сигнализация при помощи фонарей не могла дать результатов. Но в принципе мысль была правильной: способы Рёмера (1675-1676) и Физо (1679) по существу восходят к галилеевской идее .

Можно сказать больше: в некоторых случаях точнейшие данные только затруднили бы Галилею создание той цельной и огромной картины, которая явилась плодом широкого научного синтеза. Рассуждая о падении тел на плывущем корабле, Сальвиати спрашивает аристотелика Симпличо: «Делали ли вы когда-нибудь опыт с кораблем?» Симпличо простодушно отвечает: «Нет, не делал; но я вполне уверен, что те авторы, которые на него ссылаются, прилежно его рассмотрели». Сальвиати смело заявляет тогда: «Всякий, кто такой опыт произведет, обнаружит, что опыт показывает совершенно обратное тому, что написано. А именно, он покажет, что камень всегда падает в ту же самую точку корабля, стоит ли последний на месте или движется сколь угодно быстро. Стало быть, поскольку относительно Земли справедливо то же, что и относительно корабля, из постоянного падения камня по отвесу к подножию башни нельзя сделать никакого вывода о движении или покое Земли».

Тем не менее примерно через 50 лет, в 1679 г. Ньютон обратил вновь внимание на возможность почерпнуть доказательство движения Земли из отклонения падающих тел от вертикали. Вопрос был поставлен в совершенно новом разрезе, на основе ясно сформулированного закона инерции. Тело, находящееся над поверхностью Земли, обладает большей скоростью, нежели тело, находящееся на самой поверхности ее, т.к. такое тело описывает бо льшую дугу; благодаря инерции, оно сохраняет эту бо льшую свою скорость, почему должно при падении отклоняться к Востоку (а не к Западу, как полагали противники коперниканцев). Опыты, произведенные Гуком, не дали результатов по причине незначительной высоты падения. Первые более успешные опыты относятся лишь к 1792 г. (Гульельмини) и 1804 г. (Бенценберг) . Предположим, что такие опыты были бы произведены в эпоху Сальвиати-Галилея. Они только поколебали бы его спокойную уверенность, помешали бы созданию «макроскопической» картины мира. Но не будем забывать, с другой стороны, что без механических исследований Галилея, без создания новой динамики не могла бы явиться самая мысль о постановке подобных опытов.

Таким образом, уровень экспериментальной техники не всегда позволял координировать наблюдения с философским принципиальным развитием научных основоположений. Временами создавался разрыв между ними, наблюдения вставлялись не в тот контекст. Но даже в этих случаях Галилей оставался проницательнейшим физиком. Так, например, пусть неправомерны выводы, которые Галилей делал из своих наблюдений над приливами, пусть эти наблюдения неполны; Вольвиль правильно указывает, что целый ряд замечаний Галилея, касающихся колебательного движения воды, нашел свое полное подтверждение в наблюдениях, сделанных гораздо позднее. Другой пример - замечания Галилея о пассатах. Флорентийский ученый не располагал достаточными данными об этих ветрах; он высказывал предположение, что в больших океанах воздух образует встречное движению Земли течение, с Востока на Запад. Правильная теория пассатов была создана лишь через 100 лет Джорджем Хэдли, и в настоящее время явление пассатов рассматривается как один из доводов в пользу движения Земли. Как ни далеки догадки Галилея от действительного положения вещей, принцип нащупан им правильно; существует прямая идейная преемственность между догадками Галилея и констатацией того, что течение воздуха от полюса к экватору должно испытывать отклонение к Западу под влиянием суточного движения Земли. Характерно, что и в данном случае внимание Галилея было привлечено физическим аргументом.

Книга «Диалог о двух величайших системах мира» была запрещена, Галилей был вынужден отречься от своего учения. И тем не менее до конца жизни внимание его влеклось к тем же темам, и не случайно на склоне своих дней он расспрашивал своего венецианского друга теолога Миканцио, противника Римской курии, о подробностях приливов в лагунах Венеции . Восклицание Галилея «А все-таки она движется!» - легенда, но эта легенда оправдана всею жизнью великого ученого. Можно даже указать яркую аналогию этой легенды в письмах Галилея. Задолго до второго процесса, когда только еще разгорались споры о новооткрытых спутниках Юпитера, антропоцентрически и геоцентрически ограниченные астрологи, противники Галилея, ссылались на то, что в мироздании не нужны никому невидимые планеты, не влияющие на Землю (астрологические влияния обычно мыслились обусловливаемыми светом). Отвечая на подобные возражения, Галилей в письме к Пьеро Дини от 21 мая 1611 г. выдвигает четко определенный материалистический тезис: «Смешно думать, что предметы природы начинают существовать тогда, когда мы начинаем их открывать и понимать». «Выходит, - пишет Галилей, - что когда в доме сиятельнейшего и светлейшего маркиза Чези, моего господина, я увидел изображения 500 индийских растений, нужно было либо утверждать, что они - вымысел, отрицая их существование в мире, либо утверждать, что даже если они существуют, они не нужны и излишни, поскольку ни я, ни кто-либо из присутствовавших не знал их качеств, свойств, действий». Вся аргументация Галилея сконцентрирована в одной замечательной фразе: «Итак, если кто-нибудь считает эти планеты излишними, бесполезными, ненужными миру, пусть начинают процесс против природы, или Бога, а не против меня, который здесь не причем, а я до сих пор ни на что другое не претендовал, как только на то, чтобы показать, что планеты эти существуют на небе и кружат собственными движениями вокруг светила Юпитера» . По существу в этой фразе - вся квинтэссенция «E pur si muove!». Спутники Юпитера движутся вопреки всему. Больше того: Галилей гениально предвосхитил сущность будущего своего процесса. В глазах Галилея подобный процесс направлен не против него, а против природы: «muovane pur lite contra la natura o Dio». Natura o Dio - характерный для Галилея оборот, который нельзя понимать разделительно (либо против природы, либо против Бога). Галилей часто употребляет оба выражения одно вместо другого . Таким образом, существо мысли Галилея в том, что подобный процесс - процесс против непреложных законов природы, против разума и чувственной очевидности.

В наши задачи не входил анализ деятельности Галилея-физика, и потому образ Галилея очерчен неполно. Необходимо, однако, в заключение еще раз подчеркнуть, что борьба Галилея за новую астрономическую систему органически связана с его борьбой за новую физику. Вполне прав Скиапарелли, когда пишет: «Греки знали так же, как и мы, три комбинации движений, называемых у нас системами Птолемея, Коперника и Тихо… Но им недоставало опоры здравой физики… Кеплер со своими законами не мог бы устранить возможность защищать неподвижность Земли, если бы Галилей и Ньютон не явились вслед за ним и не создали бы физику, более надежную, чем та, которая дотоле господствовала в школах» .